– Айлин Гелвин, палата четырнадцать, – она взглянула на него. – Боюсь, сейчас вам нельзя к ней.
– Почему?
– Если это действительно пациентка из четырнадцатой, то она только сегодня ночью вышла из глубокой комы. Сейчас спит. Она у нас теперь знаменитость, – сестра позволила себе улыбнуться. – Все разговоры среди персонала только об её чудесном исцелении.
– Исцелении?.. – недоумённо, но радостно.
– Право дело, вам не стоит беспокоиться. Всё хорошо. Состояние стабильное. Возможно, с такими темпами через несколько дней мы её выпишем.
– А когда я могу к ней зайти? Мне очень нужно поговорить с Айлин…
– Завтра, думаю, можно будет, – теперь, когда человек разговорился, сестра почувствовала себя свободнее. – Извините, но так принято. Вы её… муж?
– Нет, – сказал он рассеянно. И кивнул. – Спасибо. Я обязательно приду.
В шесть часов вечера Генри Таунсенд вернулся в свой дом. Весь день он бесцельно ходил по городу, после обеда два часа просидел на скамейке в парке. Снять номер в отеле он не мог – кредитная карта осталась в квартире 302 вместе с бумажником. Когда в Эшфилд пришёл вечер, и порывы ветра стали ощутимо холодить лицо, он решил вернуться.
Полицейская машина всё ещё стояла у дома – правда, только одна. Лишь несколько окон в обоих крыльях здания были освещены, большинство чернело стекольной гладью. Генри вошёл в дом. Дежурный коп был тут как тут. Увидев его, он, кажется, удивился, но ничего не сказал, делая вид, что рассматривает почтовые ящики. Генри прошёл мимо него и стал подниматься. Тишина на этот раз не раздражала, а успокаивала. Ему хотелось спать. После визита к Айлин, когда он узнал, что с ней всё в порядке, Таунсенд испытывал только умиротворение, растекающееся по жилам.
Коридор третьего этажа. Угрюмое молчание. Похоже, здесь никто не живёт. Генри по пути постучался в дверь квартиры 305. Нет ответа. То же самое он сделал у квартиры 304. Никто не подошёл открывать.
После триста третьего номера шла его квартира. Генри бросил быстрый взгляд на отпечатки ладошек, надеясь, что они сгинули, исчезли без следа. Как же – по-прежнему красуются на стене, вся двадцать одна штука. Он покачал головой и вошёл к себе.
Здесь было темно. Генри нащупал кнопку выключателя на стене, но нажимать не спешил, отстранённо разглядывая гостиную. За окном сияла зажжённая вывеска отеля. Пульт от телевизора лежал на столике, и вентилятор на потолке мерно вращался, изгоняя духоту.
Странно, как странно стоять здесь, в царстве уюта и покоя, и вспоминать ужасные события, связанные с этим местом. Как будто сон; как будто ничего не было. И не хотел Уолтер Салливан возродить в этих стенах свою не существовавшую Мать, и не стучался в эти двери маленький мальчик, который так и не дождался мамы, и не вращался в кровавом озере сердечник, впитавший в себя кровь двух десятков людей. Как будто не таилось здесь неосознанное зло, нашёптывающее угрозы в ухо. Генри с силой нажал на кнопку, и темнота тотчас отступила под искрящимся электрическим светом. Яркие лучи проникли во все уголки, не оставили тьме шанса.
Генри подошёл к столику и провёл мизинцем по его поверхности. На кончике пальца осел серый слой пыли.
А ведь я могу уехать.
Это верно – нужно только дождаться, пока эта чёртова подписка о невыезде перестанет действовать. Потом – сесть в вагон и оставить этот город, подводя черту этапу жизни. Прощай, Эшфилд. Без пагубного влияния квартиры 302 он со временем снова сможет радоваться простирающейся перед ним дороге, этим рассветам и закатам, которые различны день ото дня.
Так и будет, решил Генри, наблюдая за мельтешением огней машин. Он как-то задержался в этом городке. Пора двигаться дальше. Айлин огорчится, но переживёт это расставание, как и он сам. Всё будет хорошо…
А может, она уедет с ним.
Сбрасывая одежду на ходу, Генри пошёл в ванную комнату. Помедлил перед тем, как взяться за ручку, потом рассмеялся и распахнул дверь. Плиты кафеля были целехоньки. Никакой дыры, мороза или детских голосов. Он покрутил кран. Горячая вода тугой струёй ударила о дно ванны.
Генри мылся долго и с наслаждением, чувствуя, насколько тело отвыкло от этой простой радости. Закончив, порылся в шкафу и подобрал свежий комплект одежды. Не отутюжено, но выбирать не приходится…
Он поел давнюю невкусную ветчину из холодильника и посмотрел вечерние новости. Не городские, а вашингтонские, чтобы не наткнуться на репортаж о происшествиях в доме. Обострения во внешней политике, в Аризоне бастуют рабочие, требуя немедленно выдать им зарплату. Генри улыбнулся. Приятно осознавать, что за время твоего вынужденного отсутствия мир ни на йоту не поменялся.
Потом Генри отправился в спальню. Уже собираясь лечь на постель, он заметил фотографию, которая лежала на рабочем столе. Маяк, возвышающийся над туманом. Болезненное воспоминание, как лезвие молнии: девушка, говорящая сквозь прутья решетки. Так хотел Бог. Генри задержал дыхание, углы губ задёргались. Ничего не говоря, он положил фотографию на место, но лицом вниз, и забрался на кровать.
Ночью во всём доме стояла тишина, и спать было удивительно приятно.
Ему, наконец, разрешили войти. Давно пора. Генри встал, размял затекшие ноги и пошёл к палате, поднимая букет, купленный по дороге. Он испытывал странное смущение, словно женщина, которая находится сейчас в палате, вовсе не та Айлин, с которой он прошёл бок о бок все кошмары мира Уолтера Салливана. Глупо – но он ничего не мог поделать. Даже не выбрал слова, которыми начнёт разговор. Так и вошёл к ней – с часто бьющимся сердцем, держа пышный букет как щит, который его защитит.
Палата была ярко-жёлтой – жалюзи на окнах открыли, впуская обильный золотой дождь солнца. Сегодня утром ненастье наконец-то прекратилось, и, открыв глаза, Генри увидел за окном квартиры не приевшуюся свинцовую гарь, а пронзительно-синее небо. За окном палаты тоже было небо, такое же ясное и глубокое, веющее синевой. Потрясающий контраст, если вспомнить, как выглядело это место, когда он нашёл Айлин.
Она сидела на койке, прислонившись спиной к изголовью. Кожа отливала персиком в этом жёлтом сиянии. Без пластыря на глазу. Без синяков и бугрящейся под щеками алой жидкости. Она была прекрасна. Генри почувствовал, как губы расплываются в улыбке. Всё ещё не в силах подобрать нужные слова, он просто протянул цветы к ней.
– Спасибо, – и с губами тоже всё в порядке, поэтому нет той слабой шепелявости. Голос чистый и звонкий. Айлин улыбнулась, поднесла цветы к лицу и осторожно втянула носом их аромат. Она тоже не знала, как продолжать разговор.
