Олимпио молча поклонился.
— Я догадываюсь о причине вашего прихода, дон Агуадо, — обратилась к нему Евгения на испанском языке, чтобы никто из бывших в приемной не понял, о чем она говорит с этим таинственным гостем. — Я получила собственноручное письмо хедива.
Олимпио молчал, ни один мускул его серьезного, мрачного лица не дрогнул.
— Молодой офицер, которым вы интересуетесь, дон Агуадо, — продолжала Евгения, чтобы прервать молчание, производившее на нее тяжелое впечатление, — отомщен. Через одного из невольников хедива удалось поймать обоих преступников и казнить. Вице-король очень опечален этим происшествием и утешается только тем, что оба убийцы не его подданные, а греки.
— Казнь не может возвратить мне юного друга, которого я оплакиваю и который во цвете лет нашел смерть в далекой стране! Но я привык к потерям — из трех моих друзей не осталось в живых ни одного, вы это знаете! Благодарю вас за сообщение, — продолжал он после небольшой паузы. — Однако другая цель привела меня сюда — вы решили начать новый поход, новое кровопролитие.
— Император вынужден начать эту войну, дон Агуадо!
— Император в руках дурных советников. Откажитесь от этой войны, которая готовит вам гибель.
— Это невозможно, теперь все должно решиться военным успехом! Я надеюсь, что на этот раз пророчество ваше не сбудется! Мы превосходим противника войском и оружием; победа неминуема, дон Агуадо, Франция того желает!
— Франция желает и ей нужен мир. В последний раз являюсь к вам, чтобы убедить вас вернуться, в последний раз Олимпио пытается спасти вас.
— Спасти? — холодно и самоуверенно сказала Евгения. — Вы слишком мрачно смотрите!
— Вспомните о дяде императора, вспомните о проклятии несчастной Шарлотты!
— К чему… напоминания? — прошептала Евгения, опираясь на свой роскошный письменный стол.
— Слушайте меня, пока еще не поздно. Вы окружены неблагодарными, корыстными предателями, которые покинут вас, лишь только увидят первую неудачу вашего оружия, — сказал Олимпио твердым голосом.
— Я не ожидаю такой возможности, не верю в нее. Пруссия совершенно одна, остальные немецкие государства с радостью встанут за нас или, в самом неблагоприятном случае, будут нейтральны! Наши войска через четыре недели будут уже за Рейном, и дурные советники возвысятся до титула князей!
— Слепая, — прошептал Олимпио, сделав шаг назад, затем громко продолжал: — Вы вспомните мои слова, когда тщетно будете звать своих любимцев, которых одарили своим доверием! Тогда будет поздно, тогда все будет потеряно! У вас нет никого, кто был бы вам верен в несчастье.
— Ошибаетесь, — вскричала Евгения в лихорадочном возбуждении, — я полагаюсь на Оливье и Грамона!
— Они первые оставят вас!
— Затем Шевро, который верен мне, Руэр…
— Они будут заняты своим богатством, которым обязаны вам; для вас у них не будет времени!
Евгения припомнила другие имена, чтобы убедить Олимпио в невозможности его предположений.
— А герцогиня Боссано, княгиня Эслинген?
— Для несчастной императрицы их не будет! У вас нет никого, Евгения, кто был бы верен вам в беде. Для этого нужно раздавать любовь, а не золото и почетные места, для этого нужно делать добро, а не расточать ордена и знаки неблагодарным любимцам. Вы будете покинуты и несчастны!
— Наконец, — вскричала Евгения, как бы объятая сомнением, — вы будете при мне!
Императрица, полная ожидания, посмотрела блестевшими от возбуждения глазами на того, который имел над ней таинственную власть; она напряженно ждала его ответа.
Олимпио пожал плечами.
— Как! — сказала она. — Значит, вы только высказали то, чтс внутренне чувствуете?
— Я уезжаю с женой в Испанию, чтобы после долгого периода тяжелых ударов судьбы и борьбы насладиться спокойной жизнью.
Евгения чувствовала контраст, представленный ей Олимпио; она очнулась при этих словах, ледяная улыбка скользнула по ее лицу.
— Утешимся, дон Агуадо, ваш страх и ваши картины никогда не осуществятся, — сказала она гордо, — мы предаемся фантазиям и небылицам.
При этом она принужденно засмеялась.
— Мое последнее слово, для которого я сюда пришел: воротитесь, еще есть время! Не пренебрегайте моим советом, сжальтесь над собой! С вами падет вся Франция! Своим поступком вы сделаете страшный грех, и вина ваша погубит вас.
Евгения отвернулась; необъяснимая борьба волновала ее душу; она колебалась. Когда она оглянулась, Олимпио уже исчез.
Был ли он ее добрым или злым гением? Этого вопроса она не могла решить.
Ее судьба была определена! Олимпио ничего не мог в ней изменить!
Через несколько дней, (3) 15 июля 1870 года, последовало объявление войны Пруссии.
Толпы народа собрались около Тюильри, раздавались громкие крики одобрения. Наполеон и Евгения вышли на балкон благодарить народ.
Императрица сияла от счастья, она не сомневалась, что решение ее правильно и что надежды не обманут ее!
Когда же она снова вышла на балкон раскланяться с народом, она увидела нечто, от чего побледнела и что произвело на нее такое ужасное впечатление, что она была принуждена ухватиться за перила балкона.
Внизу стоял Олимпио, который, точно привидение, вышел из земли, чтобы в эту минуту еще раз напомнить ей ее долг и отравить ее счастье и надежды; висевший на его груди бриллиантовый крест был черен. Ни одного камня, ни одной звезды, ни единого луча не блистало из него… все они, все угасли, как некогда звезда первого Наполеона, когда он отправился в Россию.
Евгения вздрогнула.
Когда же она вернулась вместе с Наполеоном в зал, где ее ожидали льстивые сановники, навстречу к ней вышел герцог Грамон с только что полученными депешами.
Император распечатал и молча передал их бледной, томившейся ожиданием Евгении. Депеши говорили, что южная Германия на стороне Пруссии и что вся Германия поднимается как один человек! Перед глазами Евгении стоял образ Олимпио с черным крестом, на котором даже последняя звезда угасла.
Она слышала его слова: первое поражение, которое она считала невозможным, сделалось теперь фактом… Она гордо выпрямилась.
— Идите, — сказала она императору. — Быстрое и смелое продвижение удержит лавры в наших руках.
Людовик Наполеон, желая узнать, расположена ли Франция к нему и Евгении, вывел на сцену весной этого года народное голосование. При этом плебисците, в котором должна была участвовать и армия, обнаружилось, что некоторые части войска подали свои голоса против Наполеона. Эти полки, в числе которых было много африканских, должны были в наказание составлять форпосты и быть по возможности совершенно уничтожены.
