Шушунов прикурил:
— Не пойдет.
Софья Карловна вздохнула, покачала головой и вынула из кармана пять франков:
— Запомните, Клим, у человека из общества всегда должны быть деньги на проезд. Иначе он рискует оказаться в крайне неприятном положении. Садитесь в машину!
Вот уже несколько дней все сотрудники английской миссии предавались невиданному по масштабам вандализму.
Пятьсот галлонов рома вылить в море.
Покидать в воду артиллерийские затворы.
Танкисты утюжили новые аэропланы — сорок штук, еще в фабричной упаковке. Потом сами танки с включенными двигателями были отправлены в залив.
Все пытались казаться спокойными, но это плохо удавалось. На набережной росли горы винтовок, ранцев, седел, упряжи… Шотландские стрелки поливали их керосином и поджигали. Море перед пристанью было покрыто плавающими обломками; иногда между волнами показывались спины мертвецов.
Склады, находящиеся в черте города, отдали на разграбление, но о том, чтобы пустить русских на территорию миссии, не могло быть и речи. Самим иностранцам тоже нельзя было появляться за ограждением — их тут же осаждали с просьбами об эвакуации. Два дня назад Эдди Мосса отправили на вокзал с пакетом к генералу Кутепову, но как только он выбрался из автомобиля, к нему кинулись женщины с маленькими детьми. Они совали ему вопящих младенцев и кричали: «Pozhaluista! Pozhaluista!», как будто он мог хоть что-то сделать для них. Одна упала на колени и схватила Эдди за руку, стараясь поцеловать ее. Он оттолкнул ее, чувствуя себя убийцей.
Переводчик в штабе Кутепова объяснил Эдди, что вышел новый приказ: теперь следовало вывозить только военных, которые смогут продолжить борьбу с большевиками в Крыму. Английскому командованию была передана просьба помочь с эвакуацией.
Англичане торопливо грузились на ощетинившийся пушками «Ганновер». Стучали армейские ботинки, скрипели колеса, взбитая цементная пыль ложилась на искаженные потные лица.
Вопль стоял над портом. За колючей проволокой, отгораживающей пристань, бесилась толпа. Солдаты на вышках то и дело давали пулеметные очереди в воздух, чтобы сдержать ее натиск, но даже это не помогало. Тех, кто пытался перебраться через заграждение, отпихивали назад прикладами.
Эдди старался не смотреть на русских. «Это не наша вина, что мы не можем их спасти. Они растопчут нас, если их пустить за заграждение». Белогвардейцы считали, что англичане относятся к ним корректно, но с ледяным равнодушием. Но это было не равнодушие! Это был невыразимый шок и стыд: «Мы-то уезжаем… Мы обещали помощь, но вынуждены бросить вас на верную смерть».
В который раз Эдди вспоминал Клима Рогова — в тот день, когда они оставили его в Ростове. Но что, черт возьми, можно было сделать?! Остаться самому из солидарности — не до конца вылечившемуся? Чтобы стать для него дополнительной обузой, а потом сдохнуть где-нибудь в промерзшей степи?
«Они сами виноваты…» — когда так думаешь, делается немного легче.
Снаружи, из-за заграждения, раздался паровозный гудок.
— Мосс, к воротам! — закричал капитан Прайд.
Паровоз — единственный способ пробиться сквозь толпу и доставить к причалу людей из миссии. Пар, скрежет, вопли. Кто-то попал под колеса?
Шотландские стрелки навалились на беженцев, не давая им прорваться в открывшиеся ворота.
— Назад! — орал Эдди, размахивая пистолетом. — Назад или я буду стрелять!
Паровоз медленно втянул внутрь четыре вагона. Эдди хотел отдать приказ о закрытии ворот, как вдруг заметил пробивающегося сквозь толпу всадника на гнедой лошади. Вишневые петлицы и околыш на фуражке — это был офицер Королевского армейского медицинского корпуса.
— Что у вас? — закричал Эдди.
— Лазарет! — отозвался медик сдавленным, видно, простуженным голосом. — Помогите провезти моих пациентов!
Эдди схватился за голову:
— Да где ж вас носило все это время?! Почему вы до сих пор не на корабле?
Медик только рукой махнул.
Шотландские стрелки выстроились в цепь, чтобы пропустить восемь повозок с бледными, замотанными в свежие бинты ранеными.
— Вы из госпиталя нашей военной миссии? — допытывался Мосс, но ему никто не отвечал. Доктор спешился и принялся командовать санитарами и медсестрами, перекладывающими раненых на новенькие носилки, которые они привезли с собой:
— Быстрее, быстрее! Заносите их на корабль! — У него был странный акцент.
Из вагонов выходили русские штабные офицеры, которые по договоренности с командованием получили места на «Ганновере». Высокий бритый наголо человек тащил за руку отбивающуюся женщину. Волосы ее растрепались, в глазах стояли слезы, она что-то ожесточенно кричала по-русски. Человек влепил ей пощечину. Она вскрикнула, схватилась за скулу.
Вся накопившаяся злость вскипела в Эдди: он подскочил к негодяю и тыкая пистолетом ему под подбородок, заорал:
— Не сметь!
Тот поднял руки.
— Вы не понимаете! Это моя жена! — проговорил он на плохом английском.
Эдди схватил его за плечо и толкнул к шотландцам:
— Выкиньте его отсюда! — Он подошел к плачущей женщине: — Вы в порядке, мадам?
Она ничего не ответила — видимо, не знала английского языка. Ее всю трясло.
— Идите на корабль, мы скоро отправляемся.
Внезапно она увидела за его спиной офицера-медика:
— Доктор Саблин!
Женщина кинулась к нему и зачастила словами. Тот растерянно смотрел на нее, что-то сказал умоляюще, и Эдди вдруг понял: это был русский, и все раненые тоже. Доктор переоделся в британскую форму и нашил себе малиновые петлицы, чтобы выдать себя и своих пациентов за англичан и сесть на пароход.
Доложить начальству? Нет, конечно. Пусть капитан узнает «радостную весть», когда корабль отчалит. Эдди решительно подошел к доктору:
— Велите своим людям молчать: по крайней мере до конца погрузки. Я помогу вам устроиться.
В голове крутилась торжественная песня:
It’s the only, only way,
It’s the only game to play…[44]
Графиня сказала Климу:
— Сначала едем на французскую пристань. Извините, но я слишком стара для военных приключений и хочу наконец попасть на корабль.
За дополнительные двадцать франков Шушунов обещал помочь ей добраться до пропускного пункта.
— Поедемте со мной, — позвала Клима Софья Карловна. — У вас есть документы, а Нину вывезет Матвей Львович.
