Именно об этом и думала герцогиня, когда вошел Бенвенуто; на лице фаворитки лежал отпечаток мрачных мыслей, не дававших ей покоя. Враги смерили друг друга взглядом, на их губах одновременно появилась ироническая усмешка, а глаза ясно сказали, что оба готовы сражаться не на жизнь, а на смерть.
«Наконец-то мне попался достойный противник! — думала Анна. — Он настоящий мужчина. Но у меня слишком большой перевес над ним, и честь такой победы невелика».
«В самом деле, герцогиня, вы женщина решительная, — говорил тоже про себя Бенвенуто, — и редкий поединок давался мне тяжелее, чем борьба с вами, но будьте покойны: я и оружием галантности владею ничуть не хуже, чем любым другим».
Эти два беззвучных монолога не нарушили напряженного молчания.
Герцогиня заговорила первая.
— Вы поспешили, маэстро Челлини, — сказала она. — Король назначил подписание брачного договора в полдень, а сейчас только четверть двенадцатого. Я прошу извинить его величество. Но дело в том, что не король опоздал, а вы пришли слишком рано.
— Я счастлив, мадам, что поспешил: благодаря этому я имею честь беседовать с вами наедине, чего мне пришлось бы добиваться, если бы не эта счастливая случайность.
— Что это, Бенвенуто? Неужели в несчастье вы стали льстецом?
— В несчастье? Нет, герцогиня, речь не обо мне, но я всегда почитал за добродетель быть сторонником людей, впавших в немилость, и вот доказательство!
С этими словами Челлини вынул из-под плаща золотую лилию, которую он закончил только утром. У герцогини вырвался крик изумления и радости: никогда еще она не видела такой чудесной безделушки. И никогда цветы, растущие в волшебных садах Шахерезады, не восхищали так взора фей или пери.
— Ах! — воскликнула она и протянула руки к драгоценной лилии. — Действительно, вы обещали мне ее, но я не ожидала.
— Почему же, мадам? Разве вы не верите моему слову? Вы меня просто обижаете!
— Ну, если бы ваше слово сулило мне месть, а не любезность, — другое дело.
— А вы не допускаете мысли, что можно сочетать и то, и другое? — спросил Бенвенуто, отводя руку с лилией.
— Я вас не понимаю, — отвечала герцогиня.
— Не находите ли вы, мадам, что задаток, полученный за предательство интересов Франции, произведет превосходное впечатление? — продолжал Бенвенуто, показывая герцогине дрожащий в чашечке золотой лилии бриллиант, который ей подарил Карл V.
— Вы говорите загадками, дорогой Челлини, но, к сожалению, мне некогда их разгадывать: скоро придет король.
— А я вам отвечу на это старой латинской пословицей: «Verba volant, scripta manent», то есть: «Слова летучи, письмена живучи».
— Ошибаетесь, милейший ювелир: письмена обратились в прах. Не трудитесь меня запугать, я не малое дитя. Давайте сюда лилию, она принадлежит мне по праву.
— Терпение, мадам, я должен предупредить вас, что в моих руках лилия является чудесным талисманом, а в ваших она утратит всякую ценность. Работа моя более искусна, чем это кажется на первый взгляд. Ведь там, где толпа видит простую безделушку, у художников часто скрывается тайный замысел. Хотите, я покажу вам свой замысел, герцогиня? Нет ничего проще. Вы нажимаете вот эту скрытую от глаз пружинку, пестик приоткрывается, и на дне чашечки мы видим не червя, какие встречаются порой в живых цветах и в испорченных сердцах человеческих, — нет, а нечто похожее и, может быть, худшее: бесчестье герцогини д’Этамп, запечатленное ее же рукой и за ее собственной подписью.
Говоря так, Бенвенуто нажал пружинку и вынул из сверкающего венчика лилии записку. Потом он не спеша развернул ее и показал побледневшей от ужаса и онемевшей от гнева герцогине.
— Вы не ожидали этого, не так ли? — невозмутимо спросил Челлини, вновь складывая записку и пряча ее в лилию. — Но если бы вы лучше знали мои привычки, вас это не удивило бы. Однажды я спрятал в статуе веревочную лестницу; в другой раз скрыл прелестную девушку; а на этот раз речь шла лишь о бумажке; разумеется, мне было нетрудно сделать для нее тайник.
— Но ведь я собственными руками уничтожила эту злосчастную записку! Она сгорела на моих глазах, я видела пламя, я прикасалась к ее пеплу!
— А вы прочли записку, прежде чем сжечь ее?
— Нет! Какое безумие — я не прочла ее!
— Напрасно, мадам, иначе вы убедились бы, что письмо простой девушки, если его сжечь, дает не меньше пепла, чем письмо герцогини.
— Значит, этот подлец Асканио обманул меня!
— Замолчите, замолчите, герцогиня! Не подозревайте это целомудренное, это чистое дитя! Впрочем, даже обманув вас, он лишь отплатил бы вам той же монетой. Но нет, Асканио не обманул вас; он не сделал бы этого даже ради собственного спасения, даже ради спасения Коломбы. Он сам был обманут.
— Кем?!
— Юношей, тем самым школяром Жаком Обри, который ранил виконта де Марманя. Виконт, наверное, рассказывал вам об этом?
— В самом деле, — пробормотала герцогиня, — Мармань говорил, что какой-то Жак Обри пытался проникнуть к Асканио, чтобы взять у него письмо.
— И, узнав об этом, вы отправились к Асканио? Но школяры, как известно, народ проворный: Жак Обри опередил вас. Когда вы покинули дворец Этамп, он проскользнул в камеру своего друга, а когда туда вошли вы, он уже успел уйти.
— Но я никого не видела!
— Если бы вы, мадам, пригляделись, то заметили бы в углу циновку, а приподняв ее, обнаружили бы подземный ход в соседнюю камеру.
— Но при чем тут Асканио?
— Когда вы вошли, он спал, не так ли?
— Да.
— Так вот: пока он спал, Жак Обри, которому друг отказался отдать ваше письмо, вынул его из кармана камзола Асканио и подменил записочкой своей возлюбленной. Введенная в заблуждение конвертом, вы подумали, что уничтожили письмо герцогини д’Этамп; на самом деле вы сожгли записку Жервезы Попино.
— Но этот мерзавец Обри, этот простолюдин, покушавшийся на жизнь знатного человека, дорого заплатит за свою наглость! Он в тюрьме и приговорен к смертной казни.
— Он свободен, герцогиня, и обязан этим прежде всего вам.
— Каким образом?
— Очень просто: он ведь и есть тот самый бедняга, о помиловании которого вы соблаговолили просить короля вместе со мной.
— Безумная! — кусая губы, прошептала герцогиня, пристально глядя на Челлини, и, задыхаясь от волнения, спросила: — На каких условиях вы согласны вернуть мне письмо?
— Предоставляю вам самой догадаться об этом, мадам.
— Я недогадлива: скажите.
— Вы попросите у короля согласия на брак Асканио и Коломбы.
— Плохо же вы знаете герцогиню д’Этамп, господин ювелир! Угрозой ее не заставишь отказаться от любимого человека!
