Ознакомительная версия.
Потому, наверное, и век долгий отпущен был ему Господом, как точно такой же век долгий был отпущен старому охотнику Воробьеву, не нажившему себе от тайги ничего.
Таким людям не дано великое несчастье считать свои лета. Не дано было Даниле Афанасьевичу, не дано было Ивану Евсеевичу.
Да, человек слаб. В иные минуты затмения разума он, бывает, и свернет с праведного пути. Да накуролесит. Да наломает дров. Однако глас Господа достанет его в самом изломе его внутренней глубинной сути, и так достанет, так полыхнет в душе грозовой молнией, что уже никакими обстоятельствами нельзя будет объяснить такую слабость.
А Данила с Иваном и не сворачивали. И любовь их к природе Присаянья, к тайге была ответной. И каждому из них выпали житейские испытания, какие неизбежно выпадают на долю даже лучших на всем белом свете людей. У одного — разлука с любимой женщиной, сыном на тридцать с лишком лет, у другого — навечно. И того и другого спасла тайга. Спасла от остервенения, от пьянства, от озлобленности.
Иван Евсеевич вполне благополучно доживал свой век на выселках, довольствуясь уж тем, что вставал рано поутру с мыслями о Раисе, портрет которой висел над его изголовьем. Он поворачивался к нему заспанным, морщинистым ликом и долго смотрел, не отрываясь. Затем вздыхал, поднимался, натягивал на себя манатки и шел в сарай, где задавал корм касаткам. Беседовал с ними, пока те склевывали зернышки пшеницы, переходил к мерину Туману и также задавал корм. Стоял, поглядывая, как тот двигает сильными челюстями, оглаживал бока лошади, что-то говорил и уходил в дом.
Теперь ему предстояло сготовить нехитрый завтрак — для себя и Николая, которого почитал за сына. Одного на двоих — его и Данилы. И Данила о том хорошо знал, не противясь тому в душе.
Он и сам любил Воробья, как родного ему человека и верного товарища, которому можно доверить все на свете и в котором нельзя усомниться даже на самую малость. Помнил о нем во всякую минуту, как помнил и сейчас, двигаясь в одном, ему ведомом, направлении.
Данила не стал будить молодежь: наскоро выпил кружку чая, вскинул на плечи собранный с вечера видавший виды рюкзачишко и взял в руки двустволку.
Что-то подсказывало промысловику быть предельно осторожным и внимательным. И точно: метрах в двухстах от зимовья в глаза бросились еще свежие следы от протектора ботинок, какие носят военные, оставленных двумя людьми. О том, что именно военные, а никакие другие, он так же хорошо знал, так как на его участке бывали разные люди, а его, Данилин, взгляд охотника не обманешь.
Прошел по следам в обратном направлении и метрах в пятидесяти от зимовья приметил смятую траву за кустарником — значит, здесь те двое устроили нечто вроде наблюдательного пункта. Если бы подобрались ближе, то их учуяла бы собака, что те двое, видимо, хорошо понимали. Подбирались с вечера, потом ушли, и Данила теперь двигался по их следам. Следы привели к Безымянному ручью, но людей здесь уже не было. О стоянке напоминали остатки от плохо скрытого костра и места от колышков, какие втыкают в землю, когда ставят палатку. Тут же обнаружил закопанные в землю консервные банки.
По следам от ботинок, уводящим вверх по течению ручья, шел по травянистому берегу Безымянного.
Мысли Данилу посещали разные, но воли он им не давал, собравшись внутренне, как на охоте на матерого зверя, когда нельзя, невозможно упустить даже малейшего шевеления своего лютого врага. Зверь на такой охоте — именно лютый враг человека, который пришел его убить.
Единственное, во что уверовал в мыслях, так это то, что те двое пришли сюда не с добрыми намерениями. Значит, намерения те он должен разгадать и по возможности не дать им осуществиться.
Нельзя, невозможно дать осуществиться, потому что на участке слишком дорогие ему люди. Но даже если бы были и чужие, то все равно нельзя.
Следы становились все четче и четче, Данила двигался все осторожнее и осторожнее.
Послышались негромкие голоса переговаривающихся между собой людей.
Придвигался медленно, укрываясь за кустами и камнями, и наконец увидел тех двоих, что пришли сюда с недобрыми намерениями.
Одеты в камуфляжную форму, к камню приставлены винтовки, на поясах — кобуры с пистолетами. Возраста еще молодого — лет по тридцать. С первого взгляда видно, что народ военный, привычный к неудобствам походов.
«Знатно вооружились. На кого ж собрались охотиться?» — спросил самого себя, хотя ответ уже знал.
«А может, все ж разведчики? — не верилось. — Но тадачего ж здеся разведывать?»
Наблюдая далее, не увидел рюкзаков, палатки и тут сообразил, что люди эти искали прибежище понадежнее и нашли таковое: в десяти шагах от берега ручья, за кустами в скале в этом месте нечто вроде небольшой пещеры, которую много лет назад Даниле показал Воробей. Данила не раз пережидал в ней ненастье.
«Значица, у них здесь будет лежбище, — решил про себя. — Ну и — добро. Не вы за мной будете ходить, а я за вами», — подумалось мстительно.
Внутри себя Данила уже чувствовал азарт охотника, собравшегося на матерого зверя, которого надобно непременно убить.
«А может, счас хлопнуть — и под мшину? Уложить поганцев на месте, вить никто не станет искать?»
Мысли одна за другой мелькали в мозгу, но внутренне он был совершенно спокоен.
«О чем же балакаете, поганцы?» — спрашивал неведомо кого, подбираясь поближе к пришельцам.
Наконец стал разбирать и слова.
— Черт знает, сколько здесь придется проторчать, — раздраженно говорил тот, что повыше ростом. — Старик постоянно с молодежью — не валить же всех подряд.
— Шум и лишняя кровь нам не нужны, — согласился тот, что поменьше ростом и, как определил Данила, начальник над первым. — Торопиться некуда — во времени нас никто не ограничивал.
— Так шишки набьют и уйдут.
— Пусть уйдут. Интуиция мне подсказывает, что старик останется, чтобы осмотреть свое хозяйство перед охотничьим сезоном, ведь сезон-то не за горами. Или вернется вскорости. Переждем несколько дней, а там и смена подойдет. Встретим — и на базу.
— Сообщим Первому о своих начальных наблюдениях или погодим? — спросил тот, что повыше ростом.
— Погодим. Торопиться некуда. Ближе к вечеру сходим к зимовью, понаблюдаем, а там и доложим.
«Значица, капитально засели, до победного конца, — размышлял Данила. — Но пока бояться нечего. Нада возвращаться».
Молодежь работала с азартом. Данила подошел неслышно, и первой заметила деда внучка.
— Ты, деда, почему вернулся?
— От тебя, егоза, не схотелось уходить, — в тон ей ответил.
Тут же обернулся к внуку:
Ознакомительная версия.
