— Нет, Алекс. Это невозможно.
Он взял ее руки в свои.
— Забудь человека, который не появлялся в твоей жизни вот уже девять лет! — настаивал он на своем. — Я позабочусь о том, чтобы его перевели в другое место на любых условиях, кроме свободы! Он враг Франции. Я не могу освободить его, но в состоянии сделать тебя счастливой снова!
Она с яростью посмотрела на него, не теряя в этот ужасный момент головы, осознавая, что сейчас рискует, как никогда.
— Сначала прочитай бумаги, Алекс!
— Это ничего не даст, — ответил он, сдавая позиции. — Торриси должен остаться в тюрьме до окончания своих дней.
— Читай!
Его брови сдвинулись в одну глубокую морщину, и все его лицо окаменело: он пытался сдержать злобу на ее глупую настойчивость. Минуты перед тем, как он наконец ответил, показались вечностью.
— Прекрасно! Но это будет лишь потерей твоего и моего времени.
Он резко двинулся с места и пошел к сержанту, чтобы тот отменил все встречи до полудня. Потом нетерпеливо взял бумаги по делу Торриси из шкафчика и бросил их на свой стол. Отодвинув стул, он сел за стол и принялся читать.
Мариетта снова заняла свое место на софе, жалея, что привела его в такое враждебное настроение. Шансы Доменико и без того были довольно призрачные, а она сделала только хуже. Как Алекс изменился! Испарилась та податливая молодость, когда он мог совершить для нее все, что угодно. Этому человеку жизнь подрезала крылья, теперь он надеялся построить свое будущее как жадный завоеватель. Вероятно, она была единственно настоящим счастьем, которое он когда-либо знал, и теперь он хотел снова найти его в ее объятиях.
Она взволнованно наблюдала, как он читает, пытаясь увидеть хотя бы какие-то изменения в его непоколебимом выражении. В комнате стояла мертвая тишина, за исключением звуков периодически переворачиваемых страниц и скрипа пера, когда он делал какие-то пометки для себя. То и дело он поднимал на нее суровый взгляд, чтобы задать вопрос, и в это время ее голос звучал неестественно высоко от волнения. Потом он продолжал читать. Принесли горячий шоколад в фарфоровых чашечках и пирожные на таких же блюдах. Алекс сделал только глоток горячего шоколада и больше ни к чему не притронулся. Мариетта выпила свой, чтобы перебороть дрожь, которая не оставляла ее в покое от осознания ничтожности надежды на успех, словно кровь в венах свернулась в лед. Чайничек с шоколадом и чашки давно уже унесли, когда Алекс отложил перо и закрыл документы.
Мариетта инстинктивно подскочила с места к нему навстречу. Он, насупившись, смотрел на нее со своего места.
— Произошла огромная несправедливость. Твой муж должен быть освобожден немедленно, а его имущество и личные вещи возвращены. В документе перечислены все предметы, и я боюсь, их тоже могут вывезти.
Он бросился к ней, когда она пошатнулась, и подхватил, прежде чем она упала от такой вести. Он крепко прижал ее к себе, а по ее щекам текли слезы радости. Ее голова упала ему на плечо, и, казалось, она не заметила, как он коснулся ее брови губами. Но потом она взглянула ему в глаза и отпрянула от него.
— Ты вернул мне Доменико, Алекс. Я никогда не забуду то, что ты сделал для нас и наших детей. Пусть Доменико дадут знать об этом сейчас же, прошу тебя. Он больше не заключенный.
— Согласен. — И снова Алекс вызвал сержанта и сказал ему что-то, чего Мариетта не расслышала. — Доменико приведут в комнату, которая раньше была личными покоями дожа. Неправильно будет, если вы встретитесь в темной камере.
— Я буду ждать его там.
— Я отведу тебя туда сам.
Она проследовала за ним к двери, но, прежде чем открыть ее, он снова обратился к ней. Это был их и только их момент расставания. Они больше никогда не встретятся.
— Надеюсь, у тебя все будет хорошо, Алекс, — произнесла она мягко. Потом вынула из воротника платья цветущую веточку граната и протянула ему.
Он принял ее с едва заметной улыбкой.
— Воспоминание о моей Коломбине из Пиеты.
— Ради прошлых времен.
Он все понял. Девушка была почти его, но не женщина, чье сердце было уже далеко отсюда. Склонив голову, он поцеловал ее руку в знак прощания, и они вышли из комнаты.
В резном зале бывших покоев дожа Мариетта ждала одна. Было тихо, только позолоченные часы нарушали своим ходом тишину. Зная, что Доменико придет нескоро, пройдя все ступени, коридоры, залы и комнаты, она мысленно строила планы их новой совместной жизни. Теперь, раз уж замок снова в их владении, они смогут провести там несколько недель одни. Спокойствие и красота реки и сельской местности помогут Доменико вновь приспособиться к свободе. Позднее дети присоединятся к ним, и они снова станут одной семьей.
Наконец она услышала приближающиеся голоса и шаги. Она стояла там, где была, у окна, словно не могла пошевельнуться. Дверь распахнулась, и Доменико один вошел в комнату, высокий и исхудавший, с бледным отпечатком тюрьмы, наложенным на его красивые черты. При виде ее он улыбнулся, протянул руки и пошел к ней.
— Любимая!
С криком она бросилась в его объятия. Доменико прижал ее к себе, и они стали целоваться страстно, жадно, нежно; она не могла оторваться от этого человека, который значил для нее больше, чем сама жизнь.
Однажды вечером несколько лет спустя Мариетта вышла на балкон палаццо Торриси, чтобы полюбоваться видом на Гранд-Канал. Был как раз такой час суток и время года, когда заходящее солнце подсвечивало Дворец дожа янтарным цветом, а купола базилики ярко горящим медным цветом, прежде чем окунуть Венецию в золото. Именно такой она увидела Венецию, когда впервые приехала на барже в Оспедаль-делла-Пиета. В Пиете все еще существовал хор и оркестр, но другой оспедаль, который внес огромный вклад в развитие музыки Венеции, был закрыт.
Времена, что настали после падения Самой Спокойной Республики, были неблагосклонны к Венеции. Через месяц французы освободили город и их место заняли австрийцы. Потом, через некоторое время, французы вновь вернули себе Венецию. Когда бы Бонапарт, теперь французский император, ни посещал город, он любовался из окна дворца, построенного для него напротив базилики в дальнем западном конце площади Святого Марка, которую он до сих пор считал одной из самых замечательных гостиных Европы.
Мариетта была рада, что Доменико решил остаться в палаццо Торриси. Это было одно из немногих уцелевших мест на Гранд-Канале, где еще жили старые патриархальные семьи. Все благородство испарилось, не желая или будучи неспособным смириться со всеми изменениями, поэтому многие горожане собрали свои пожитки и перебрались в другие места. В Венеции теперь было мало торговцев, также мешали большие налоги, введенные французами. Даже море, которое всегда было для Венеции другом и защитником, обернулось против нее, не желая терпеть варваров в своих водах. Вероломные воды поднялись выше по ее древним стенам и разрушили ступени, что когда-то стояли сухими.
