– Но я никого не видела!
– Если бы вы, сударыня, получше пригляделись, то заметили бы в углу циновку, а приподняв ее, обнаружили бы подземный ход в соседнюю камеру.
– Но при чем тут Асканио?
– Когда вы вошли, он спал – не так ли?
– Да.
– Так вот: пока он спал, Жак Обри, которому друг отказался отдать ваше письмо, вынул его из кармана Асканио и подменил записочкой своей возлюбленной. Введенная в заблуждение конвертом, вы подумали, что уничтожили письмо герцогини д'Этамп; на самом деле вы сожгли записку Жервезы Попино.
– Но этот мерзавец Обри, этот простолюдин, покушавшийся на жизнь знатного человека, дорого заплатит за свою наглость! Он в тюрьме и приговорен к смертной казни.
– Он свободен, герцогиня, и обязан этим прежде всего вам.
– Каким образом?
– Очень просто: он ведь и есть тот самый бедняга, о помиловании которого вы соблаговолили просить короля вместе со мной.
– Безумная! – кусая губы, прошептала госпожа д'Этамп, пристально глядя на Челлини, и, задыхаясь от волнения, спросила: – На каких условиях вы согласны вернуть мне письмо?
– Предоставляю вам самой догадаться об этом, сударыня.
– Я недогадлива: скажите.
– Вы попросите у короля согласия на брак Асканио и Коломбы.
– Плохо же вы знаете герцогиню д'Этамп, господин ювелир! Угрозой ее не заставишь отказаться от любимого человека!
– Вы ответили не подумав, сударыня.
– И все же я остаюсь при своем.
– Позвольте мне, сударыня, сесть и поговорить с вами попросту, откровенно, – сказал Бенвенуто с той подкупающей непринужденностью, которая присуща незаурядным людям. – Я всего лишь скромный скульптор, а вы прославленная герцогиня, но, хотя расстояние между нами и огромно, мы вполне сумеем понять друг друга. И не принимайте, пожалуйста, неприступного вида королевы, это ни к чему. Я не собираюсь вас оскорблять, а только хочу кое-что разъяснить. Надменность тут, право, неуместна, ведь вашей гордости ничто не грозит.
– Поразительный вы человек, Бенвенуто, честное слово! – невольно рассмеявшись, воскликнула Анна. – Ну хорошо, говорите, я согласна выслушать вас.
– Я уже сказал, герцогиня, – холодно продолжал Бенвенуто, – что, несмотря на разницу в положении, мы с вами прекрасно можем столковаться и даже быть полезны друг другу. Вы были возмущены, когда я попросил вас отказаться от любви к Асканио, вам это показалось невозможным. И вот на примере я хочу доказать обратное.
– На собственном примере?
– Да, сударыня! Вы любите Асканио, я любил Коломбу.
– Вы?
– Да. Я любил ее, как любят только раз в жизни! Я готов был отдать за нее свою кровь, жизнь, душу, и все-таки ради Асканио я отказался от нее.
– Вот уж поистине бескорыстная страсть, – насмешливо заметила герцогиня.
– О сударыня! Не превращайте мое страдание в предмет насмешки, не издевайтесь над моей скорбью! Я много пережил и понял, что Коломба не для меня, так же как Асканио не для вас, герцогиня. Выслушайте меня: мы оба с вами, если такое сопоставление не слишком вас оскорбляет, принадлежим к исключительным и странным натурам, у которых особый мир чувств, особая жизнь и которые редко сближаются с другими людьми. Мы оба, сударыня, являемся жрецами великих и страшных кумиров, служение которым возвышает душу и ставит человека над толпой. Ваш кумир – честолюбие, мой – искусство. Оба эти божества ревнивы, и, как бы мы от них ни страдали, они везде и всегда будут властвовать над нами. Вы жаждали любви Асканио, чтобы увенчать себя ею, как короной; я мечтал о Коломбе, как Полифем о Галатее. Вы любили, как герцогиня, я – как художник; вы преследовали, я страдал. О! Не подумайте, что я осуждаю вас! Напротив, я восхищаюсь вашей энергией и смелостью. И что бы ни толковала чернь, по-моему, прекрасно перевернуть весь мир, чтобы расчистить путь любимому. Я узнаю в этом всесокрушающую силу страсти и ратую за людей с цельным характером, способных на героизм и на преступление; ратую за сверхчеловеческие натуры, ибо меня пленяет все непредвиденное, все выходящее за рамки обыденного. Итак, всей душой любя Коломбу, сударыня, я понял, что моя гордая, необузданная натура не подходит для этой ангельски чистой души. Да и сама Коломба полюбила нежного, незлобивого Асканио; ее испугал бы мой резкий и крутой нрав. Я велел своему сердцу молчать, а когда оно не послушалось, призвал на помощь божественное искусство, и вдвоем нам удалось справиться с этой строптивой любовью и навсегда ее изгнать. Скульптура, моя единственная истинная страсть, запечатлела на моем челе горячий поцелуй, и я успокоился. Поступите, как я, герцогиня: не разрушайте небесную любовь этих детей, не омрачайте их блаженства! Наш с вами удел – земля со всеми ее печалями, битвами и опьяняющей радостью побед. Попытайтесь найти прибежище от сердечных ран в удовлетворенном честолюбии: сокрушайте империи, если это вам нравится, играйте ради забавы королями и владыками мира! Они заслуживают этого, и я первый буду вам рукоплескать. Но пощадите счастье и покой невинных детей – они так нежно любят друг друга перед лицом господа бога и девы Марии!
– Что вы за человек, маэстро Бенвенуто Челлини? Я не знала вас до сих пор, – с удивлением проговорила герцогиня.
– Я незаурядный человек, клянусь богом! Как и вы, герцогиня, – незаурядная женщина! – ответил, смеясь, Бенвенуто с присущим ему простодушием. – А если вы не знаете меня, значит, у меня огромное преимущество перед вами, потому что я-то очень хорошо вас знаю, сударыня.
– Возможно, – ответила герцогиня, – но зато я поняла теперь, что незаурядные женщины умеют любить сильнее, чем незаурядные мужчины; они презирают сверхчеловеческое самопожертвование и до последней возможности, всеми средствами отстаивают свою любовь.
– Итак, вы продолжаете противиться браку Асканио и Коломбы?
– Я продолжаю любить его ради самой себя.
– Пусть так. Но берегитесь! У меня тяжелая рука, и вам не сладко придется в борьбе со мной. Вы все обдумали, не так ли? И решительно отказываетесь дать согласие на брак Асканио и Коломбы?
– Решительно, – ответила герцогиня.
– Хорошо. Так займем наши позиции! – воскликнул Бенвенуто. – Война продолжается!
В этот момент дверь открылась, и служитель объявил о прибытии короля.
Вошел Франциск I об руку с Дианой де Пуатье, с которой он только что был у постели больного сына. Диана, руководимая ненавистью, инстинктивно чувствовала, что ее сопернице грозит унижение, и не хотела упустить столь приятное зрелище.
А Франциск I ничего не видел, ничего не слышал, ни о чем не подозревал; он решил, что госпожа д'Этамп и Бенвенуто окончательно помирились, и, видя их сидящими рядом и мирно беседующими, приветствовал обоих улыбкой и кивком головы.
