Ланда что-то хлестко бросил прямо на связанного Баррета. Тот приподнялся, чтобы рассмотреть предмет, и тут же уронил голову обратно на скамью — предметом оказалась карта.
— Меня заинтересовала твоя вещица. Ее совсем не испортила океанская вода. Я хочу знать об этом все.
— Мне почти нечего тебе рассказывать.
Ланда подошел к столу, поднял стеклянные часы и встряхнул их, чтобы собрать песчинки в нижнем сосуде. Потом перевернул колбу и твердо поставил обратно на стол, поближе к глазам Баррета. Золотая струйка песка медленно поползла, образуя на дне часов аккуратный холмик.
— У тебя есть время — совсем немного времени. Можешь подумать до тех пор, покуда не закончится этот песок. Как только этот произойдет, я дам знать капитану Родригесу, кого мы приняли на борт.
— А если я соглашусь говорить?
— Тогда я еще подумаю, может быть, кое-что изменится в твою пользу.
Англичанин не ответил ничего и принялся рассматривать дощатый потолок каюты. Потом скосил глаза на край стола. Просыпалась примерно четверть содержимого часов. Баррет облизнул пересохшие губы.
— Я хочу пить.
— Ну, при такой потере крови это неудивительно. Ты получишь воду, только помни, что время идет. Я не отсрочу развязку ни на одну секунду.
Де Ланда отошел в сторону, англичанин невероятно обострившимся слухом уловил, как разбивается о дно кружки тугая струя воды.
— Приподними голову и не дергайся. Вот так. Теперь можешь напиться.
Баррет перевел взгляд на кружку, которая замерла у самых его губ. Кружка была та самая. Цвет терракоты сменился на угольную черноту, но эта чернота не оставалась постоянной, она то сгущалась, то несколько меркла, уступая прежнему спокойному оттенку. Со стороны все метаморфозы выглядели почти естественно — как мерцающая игра посудного глянца. «Дело-то не так безнадежно, как кажется».
— Твое время истекло, — бесстрастно сообщил Ланда. — Хочешь, чтобы капитан Родригес узнал правду?
— Погоди немного! Я еще не успел собраться с мыслями…
— Больше ни минуты.
Испанец поставил кружку на стол, намереваясь уйти. Его смуглая физиономия не выражала ни особой ненависти, ни явного разочарования — все эти эмоции перекрыла заносчивость. Баррет рванулся изо всех сил, так, что затрещали путы и сдвинулась с места дубовая скамья. Ремни все же выдержали. В следующий миг он почти потерял сознание боли в плече.
— Эрнандо, погоди! Я ранен, у меня в голове все мутится, ты ведь даже не дал мне подумать как следует!
— Ни секунды.
Баррет краем глаза видел спину мучителя и кружку на столе — теперь она была глубокого угольно-черного цвета.
— Погоди, постой… Нет делай этого!
— Ты хочешь, чтобы на «Хироне» в тебе опознали английского пирата, да еще и шпиона в придачу?
— Не хочу. Конечно, нет. Я согласен на твое предложение.
Ланда склонился над раненым противником, так, чтобы Баррет мог хорошо рассмотреть насмешливую улыбку.
— Повтори еще раз, только вежливо и внятно, я плохо тебя понял.
— Я согласен. На твое предложение. Рассказать все. Об этой вещице.
— Не так медленно, я не дурак и не глухой… Ладно, можешь продолжить… Только гони прочь желание надуть меня. У нас будет много времени отделить ото лжи истину.
* * *
Когда Баррет закончил рассказ, де Ланда покачал головой.
— Все это очень похоже на ложь. Впрочем, когда мы доберемся до Картахены, я сумею проверить…
— Мне нечего делать в Картахене.
— Я обещал тебе промолчать перед капитаном, но не обещал отпускать тебя на все четыре стороны посреди океана. Галеон идет в Новую Гранаду, очень скоро мы окажемся там, хочешь ты того или нет. Знаешь, что у тебя с плечом?
— Сквозная дыра.
— И не только. Пуля отделила от кости небольшой осколок, я обработал рану и задержал развитие горячки, но не сумел этот осколок вытащить. Не знаю, почему ты не утонул прошлой ночью — наверное, тебя спасал дьявол, друг англичан. Но если с раной все останется так, как оно есть, ты в конце концов потеряешь руку.
— В Картахене отыщется хороший неболтливый лекарь?
— К этому я и клоню. Пока что я уговорил капитана не тревожить раненого расспросами. Запомни, Питер Баррет, для посторонних тебя зовут Педро Санчес. С посторонними ни слова, помни, что тебя выдает английский акцент — можешь притвориться спящим или безумцем, мне без разницы. Лучше всего почаще держи свои разноцветные глаза закрытыми. Если попробуешь показаться на палубе, надвинь на лоб шляпу, вообще-то у тебя скоро поднимется жар, и ты все равно будешь лежать пластом. Кстати, до тех пор не пытайся меня убить, это только ускорит твою собственную кончину.
— Отвяжи меня от скамьи.
— Чуть попозже, когда у тебя пройдут лишние мысли о нашем возможном поединке.
Баррет в душе выругался, сетуя на сообразительность де Ланды. Испанец ушел. Песочные часы блестели стеклами. Песок давно просыпался и лежал в нижнем сосуде аккуратной золотой кучкой. Кружка изрядно посветлела — сейчас она была похожа на простой сосуд из обожженной глины, разве что чуть темнее обыкновенного. Простреленное плечо дергало болью — в нем отдавался каждый вдох, даже легкое движение, каждый удар пульса.
Измучившись, Баррет попытался отвлечься, рассматривая видимый кусок мозаики с гербом, причудливый кормовой фонарь и каменный бюст Филиппа II, но горячка подступила вплотную и время от времени застилала зрение. Один раз показалось, будто статуя испанского короля насмешливо подмигнула.
К полудню Баррет уснул, в раскаленной солнцем каюте ему снился яростный пожар — огонь уже охватил парус, пылающий такелаж рухнул на палубу, но англичанин так и не понял, был ли это люггер «Синий цветок». Взлетели ошметки горелых парусов и пепел, корабль канул в никуда. В звонкой пустоте безвременья пела Саммер — птичка Архипелага. Питер видел ясно голову Памелы, характерную прядь волос у виска и отчасти — нежный профиль. Карлик, хрупкий хитрый урод в облике красивого ребенка, жался возле ее ног.
— Пэм, это ты?.. Что ты тут делаешь?
Певица исчезла. Выл ветер, он гнал на побережье Скаллшорз огромные пенистые валы, хотя где-то в запредельной вышине стояла тишина, Баррет ее не слышал, но знал все-таки, что эта тишина существует. Потом сон опять странным образом смешался. Гордо, без крена, тонул испанский галеон, на мачте вился так и не спущенный флаг. Раздувшиеся тела испанцев медленно сносило течением. За ними по воде тянулся мутный след.
Немного спустя Джо Винд ухмыльнулся своей улыбкой озорной обезьянки, Кормик, щурясь, навел ружье, пуля вышла из ствола, капитан видел, как она погрузилась в его плечо, причиняя нестерпимое мучение. Это страдание сделалось всеобъемлющим, длилось целую вечность. Тела испанцев из воды исчезли. Скалы берега успели рухнуть под напором прилива, раскрошиться и сделаться мелким мусором, постепенно изменилось все — небо, море и сам берег, исчез даже Баррет, который видел сон, но все равно оставалась боль и молчаливое присутствие чужого бога, повелителя звезд, войны и судьбы.
