И зашептал тайные заклинания… Вздрогнул Уман Ик’Чиль — словно ожил знак под ладонью, забился, обжигая кожу горячими толчками. Но Шанук не позволял отдернуть руку, наоборот, крепче — до боли — вдавил ладонь Уман Ик’Чиля.
— Твоё! — произнес, глядя в глаза.
Как только Шанук освободил его руку, алчность оставила Уман Ик’Чиля, и пришло долгожданное спокойствие. Он хотел, чтобы пленник решил сам. И Шанук решил. Сын Севера ясно видел свой путь. А Уман Ик’Чиль — по-прежнему нет… Но всё уже решено.
— Ты выбрал, — сухо сказал Уман Ик’Чиль.
Твердым шагом он направился обратно, к своим воинам. И пленник, не отставая, последовал за ним.
Заря цвета крови едва занялась, а площадь перед храмом Ицамны уже полна. Из самых дальних поселений собрался народ Красного Ягуара на большой праздник. Вернулся с победой доблестный Уман Ик’Чиль. Сегодня день его славы. И сегодня, принеся великие дары Творцу, воссядет он на Циновке Ягуара. И все земли Чак’Балама назовут его халач виником. Отныне Уман Ик’Чиль и его род будут хранить священный обычай и вести народ Красного Ягуара.
… Уже облаченный в праздничные одежды, он стоял, скрестив руки на груди, у входа в паровую баню. Темнота коридора скрывала его — негоже мешать обряду омовения. Он смотрел…
Только самые красивые и чистые девы могли прикасаться к тому, кто будет дарован Творцу. Гордые выпавшей им честью, прекраснейшие из дочерей Чак’Балама кружили вокруг пленника, словно подхваченные ветром яркие перья. Нежные руки старательно расчесывали гладкие волосы с огненным отсветом, омывали и натирали благоухающими маслами кожу, которая слишком светла для этих земель, украшали стройное сильное тело — не по-здешнему рослое и широкое в кости…
Уман Ик’Чиль наблюдал издалека — невидимый, неслышный. Смотрел, не отрываясь, точно желая наверстать упущенное. Это не была алчность — он знал, что не подойдет и не прикоснется. И сожалением это не было — Уман Ик’Чиль уже отдал, в мыслях и в сердце.
Это было… Он смотрел — и будто незримый мастер высекал на каменной стене: глаза, руки, волосы, губы… Каждую черточку, ничего не упуская. Наносил краски, что не сотрутся, не поблекнут. Прекрасная роспись останется на стене храма памяти… Уман Ик’Чиль не знал названия этому чувству. Но принимал его — как и всё, что давал Шанук.
…Били барабаны. Пели раковины. Главная площадь Чак’Балама — раскрывшийся бутон праздника-цветка. Глаза — сверкающая россыпь взглядов, восхищенных, изумленных, почтительных, любопытных — устремлены на вершину пирамиды. Голоса — звонкий дождь, танцующий на камнях — сплелись в единый ликующий крик.
Смотри, народ Чак’Балама, доблестный Уман Ик’Чиль, первый из воинов, занял место на Циновке Ягуара. И встала рядом прекрасная Шочикель, и подле неё — двое сыновей. Вот кровь, что станет управлять землями Чак’Балама, что свяжет богов и людей. Сегодня. Сейчас.
Уман Ик’Чиль… Верховный правитель Уман Ик’Чиль, величественно-неподвижный, с гордой осанкой и полным достоинства взором, восседал на священной Циновке Ягуара. Перед ним внизу раскинулись земли Чак’Балама, храмы и дворцы, поселения и поля, дороги и зеленый ковер сельвы… Халач виник видит всё со своей недосягаемой высоты. Так показал ему когда-то самый первый змей видений. Сбылось. Но нет радости, даже простого довольства нет: всё видит Уман Ик’Чиль, кроме своего пути… Возможно, лишь всесильное время излечит слепоту его духа…
Он подал знак к началу церемонии. И тут же признался себе, что хотел бы отдалить этот момент. Неуместное желание для халач виника, долг которого — искать благоволения богов, для себя и своего народа… Он надеялся, что всесильное время поможет ему и в этом — избавит от опасных желаний…
Смолкла музыка, затихли голоса, будто повелительный жест Уман Ик’Чиля разом оборвал все звуки праздника. Жрецы — помощники Текум Таша вывели Шанука… И многоголосое восхищение, в один миг утопив тишину, заплескалось волнами у подножия пирамиды. Даже у жрецов блестели глаза — поистине, богатый дар приготовил Творцу Уман Ик’Чиль. Красив пленник: статью подобен молодой сейбе, так же высок и строен, и полон силы. В глазах — глубокая тьма обсидиана. Солнечный свет, лаская, струится по гладкой светлой коже. Уверен и тверд его шаг, а взгляд свободен от смятения и страха.
Он улыбнулся Уман Ик’Чилю — открыто и доверчиво. И тот устыдился: как можно было сомневаться в мужестве Шанука! Нет, не поглотит его мрак Шибальбы, не утащит в нижний мир тяжесть страха — дух сына Севера взлетит лёгким перышком прямо к Творцу. И ждет его край достойных, что раскинулся в тени Великого Дерева. Там прохладные дворцы, сады с душистыми цветами и сладкими плодами, прекрасные девы поют и танцуют… Там нет конца беззаботной юности. Там Шанук будет счастлив и навсегда забудет об Уман Ик’Чиле. А Уман Ик’Чиль будет здесь. И будет помнить Шанука.
Впервые он не задавался вопросом, правильно ли это. Просто знал, что день, к которому он шёл все годы, навсегда останется для него днем печали.
Но неподвижно лицо Уман Ик’Чиля, и весь он будто каменное изваяние. Никто не узнает печаль халач виника, его мысли и чувства. Тот единственный, кому он хотел бы открыться, лёг сейчас на жертвенный камень.
Четверо помощников Верховного жреца крепко держали Шанука, и Текум Таш занес над ним жертвенный нож. А сын Севера повернул голову к огню в каменных чашах, шевельнулись губы — и дым понёс к богам Тайное Слово… последнюю просьбу… о чём?.. Чем бы это ни было, но Шанук успел сказать богам, что хотел. Даже успел опять посмотреть на Уман Ик’Чиля и спокойно улыбнуться. Прежде, чем острый обсидиан вспорол его грудь, и рука Текум Таша, неумолимая, как судьба, вторглась в рану. Ни крика, ни стона — Шанук молча терпел муку, лишь выгнулся, запрокинул голову…
Смотрел Уман Ик’Чиль… Не смог бы оторвать взгляд, даже пожелай он того… Смотрел — как металось по камню темное пламя, как горели ночным пожаром широко распахнутые глаза, как запертый в горле стон исказил приоткрытый рот, вырываясь опаляющим хриплым дыханием. Шанук отдавался смерти, будто страстным ласкам. Всего на миг — он стал желаннее любого из живущих. Ни одна красота не сравнится с этой…
Из жизни в смерть. Краткий миг. Текум Таш поднял руку, в которой пульсировало солнце, вырванное из груди Шанука. Жертвенные чаши наполнились горячей кровью. Вздрогнуло в последний раз тело на жертвенном камне… Радуйся, народ Чак’Балама! Прольётся дождями Чаак, вдоволь напитав землю. Взойдет добрым маисом Юм-Кааш. Солнечными лучами согреет мир Кинич-Ахав. Из смерти в жизнь. Краткий миг.
