Остаток ночи мы шли вперед, а на рассвете поели сырого мяса, обмыв его остатком воды.
Теперь мы уже вышли из полосы песчаных холмов и вступили на огромную, покрытую валунами равнину, тянувшуюся до самого подножия гор. Горы эти казались совсем близко, но в действительности были еще на большом расстоянии от нас. Мы брели вперед, становясь все слабее и слабее, не встретив никого и не находя воды, хотя то здесь, то там росли небольшие кусты, липкие и волокнистые, листья которых мы жевали, потому что они содержали хоть какую-то влагу.
Хиггс оказался самым слабым из нас, и он сдался первый, хотя в конце он держался изумительно мужественно, даже после того, как ему пришлось бросить свое ружье, которого он не в силах был тащить — правда, мы не заметили этого вовремя. Когда он не мог больше держаться на ногах, Орм взял его под одну руку, а я под другую, и мы повели его; я видел, как два слона таким же образом вели своего раненого товарища.
Спустя еще полчаса и мне тоже изменили силы. Хотя я еще бодр, несмотря на возраст, и привык к пустыне и к лишениям, а иначе и быть не могло после того, как я побывал пленником племени халайфа, но теперь я был не в состоянии идти дальше; я остановился и попросил своих товарищей бросить меня и продолжать путь. Единственным ответом Орма было то, что он протянул мне свою руку. Я оперся на нее, так как жизнь дорога всем, особенно если у тебя есть цель — какое-нибудь желание, которое ты хочешь исполнить, как хотел того я, — правда, в это мгновение я почувствовал стыд за самого себя.
Так мы шли некоторое время, походя на трезвого человека, старающегося спасти двоих пьяных друзей от встречи со строгим полицейским — смертью. Выносливость и мужество Орма были достойны восхищения, или, быть может, все дело в его сердечной доброте и жалости, которые вызывала у него наша беспомощность, и в них-то он и черпал силы, чтобы тащить нас двоих.
Внезапно он упал, как будто его подстрелили, и остался лежать без сознания. Профессор же сохранил долю разума, хотя и бредил и не переставал бормотать, что «безумно было пускаться в этот путь только для того, чтобы укокошить пару дурацких львов». И хотя я не ответил ему ни слова, в душе я вполне соглашался с ним. Потом он вдруг вообразил, что я священник, стал передо мной на колени прямо на песке и начал пространно исповедоваться в своих грехах, которые, насколько я мог понять, хотя мало обращал на это внимания, состояли главным образом в том, что он незаконно присвоил некоторые древности или обманул других, приобретая их.
Чтобы успокоить его, так как я боялся, что его помешательство может стать буйным, я произнес какое-то дикое отпущение грехов, после чего бедняга Хиггс свалился и спокойно лег рядом с Ормом. Перед моими глазами тоже стали носиться странные видения ранней юности, и я почувствовал, что великая тьма смерти надвигается на меня.
Что было мне делать? Я подумал, что следует зажечь костер — во всяком случае, он отгонял бы львов и других хищников, которые иначе могли напасть на нас раньше, чем мы умрем. Но я не в силах был собрать необходимое для костра топливо. У меня оставалось еще три патрона в винтовке — остальные я бросил, чтобы не тащить лишней тяжести. Я решил выстрелить из ружья, так как был уверен, что в том состоянии, в котором я находился, патроны не могли мне больше служить ни для того, чтобы добыть пищу, ни для защиты.
Вскоре, однако, я убедился, что в последнем был неправ. Быть может, даже в этой бескрайне» пустыне кто-нибудь услышит звук выстрела, а если нет — ну что же! — конец.
Я приподнялся, сел и сделал первый выстрел, совсем по-детски думая о том, куда упадет пуля. Потом я заснул ненадолго. Вой гиены разбудил меня, и, оглянувшись, я увидел сверкающие глаза животного совсем неподалеку от себя. Я прицелился, выстрелил и услышал, как она завыла от боли. Эта гиена, подумал я, больше не будет нуждаться в пище.
Царившая вокруг тишина угнетала меня; она была так ужасна, что я даже пожелал, чтобы гиена вернулась. Подняв винтовку прямо над головой, я выстрелил в третий раз. Потом взял в свою руку руку Хиггса, — она была последним звеном, которое связывало меня с человечеством и миром, — и лег навзничь.
Я проснулся, почувствовав, что глотаю воду,•'которой кто-то поит меня. Я проглотил довольно много воды, не столько, сколько мне хотелось, а сколько дали мне выпить, потом приподнялся на руках и огляделся. Звезды ярко сияли в прозрачном воздухе пустыни, и в их свете я узнал лицо Квика, склонившегося надо мной. Я увидел также Орма, сидя озиравшегося тупым взглядом, в то время как большой пес желтой масти с головой, напоминавшей голову волкодава, лизал его руку. Я сразу же узнал этого пса, которого Орм купил у каких-то кочевых туземцев и прозвал Фараоном. Подальше я увидел двух верблюдов.
— Как вы нашли нас, сержант? — спросил я слабым голосом.
— Не я нашел вас, доктор, — ответил Квик, — а пес Фараон. В таком деле пес может больше, чем человек, потому что обонянием он находит то, чего человек не может видеть. А теперь, доктор, если вам лучше, поглядите, что с мистером Хиггсом. Боюсь, что он умер.
Я поглядел и, хотя и не сказал этого, подумал то же самое. Нижняя челюсть у Хиггса отвисла, он лежал пластом и не двигался; его глаз я не видел за закрывавшими их синими стеклами очков.
— Воды, — только произнес я, и Квик стал поить профессора.
Тот все еще был неподвижен, так что я расстегнул его одежду и стал слушать сердце. Вначале я не уловил ничего, потом услышал слабую пульсацию.
— Есть еще надежда, — ответил я на вопросительные взгляды. — Случайно нет ли у вас с собой бренди? — спросил я Квика.
— Никогда еще не пускался в путь без бренди, доктор, — ответил тот, с обиженным видом доставая металлическую флягу.
— Влейте ему в рот немного, — приказал я, и сержант охотно исполнил мое распоряжение, которое немедленно возымело действие — Хиггс сразу же сел, открыл рот и закашлялся.
— Бренди… мерзость… трезвенник! Проклятая шутка! Никогда не прощу вам. Воды, воды! — забормотал он хриплым голосом.
Мы дали ему воды, и он пил много и жадно, пока мы не отобрали ее у него. Потом он мало-помалу пришел в себя. Поднял на лоб свои темные очки, которых никогда не снимал, и поглядел на сержанта своими пронзительными глазами.
— Понимаю, — промолвил он. — Мы, значит, все же не умерли. Жалко, потому что мы успели пройти через все ужасные предварительные стадии смерти. Что случилось?
— Право, не знаю, — ответил Орм, — спросите у Квика.
Но сержант был уже занят тем, что разжигал небольшой костер, на котором он сварил для нас пищу. Через четверть часа мы уже ели суп, и какая это была чудесная трапеза! Когда мы поели, Квик снял с верблюдов несколько одеял, которыми накрыл нас.
