Секунданты смотрели на падение юноши с волнением, которое неизменно вызывает подобное зрелище.
Обернувшись к четырем секундантам, барон спросил:
— Господа, я вел себя как человек чести?
— Да, — ответили четверо секундантов в один голос.
— Мог ли я поступить иначе в силу нанесенного мне оскорбления?
— Нет, — последовал столь же единодушный ответ.
— В таком случае, я надеюсь, что пролитая кровь останется на совести виновника этой ссоры.
Секунданты сделали знак, говоривший о том, что это пожелание, очевидно, уже исполнилось; барон сел в экипаж вместе со своими секундантами, оставляя неподвижного, как труп, Алена на попечении двух его друзей и молодого врача.
IV. ВЗЯТЬ РЕВАНШ ЕЩЕ НЕ ЗНАЧИТ УЛАДИТЬ СВОИ ДЕЛА
Между тем Ален не умер.
Клинок шпаги наткнулся на ребро и слегка отклонился в сторону.
Пройдя сквозь грудные мышцы, он задел край правого легкого и вышел наружу под лопаткой. Это был прекрасный удар — четкий и прямой, но отнюдь не смертельный.
Однако раненый задыхался.
Следовало опасаться кровотечения.
Молодой доктор приподнял рукав Алена, обнажил его богатырскую руку и широко вскрыл ему вену, чтобы произвести обильное кровопускание.
Ален открыл глаза и стал дышать легче.
Но, как только он попытался пошевелиться, силы его покинули и он снова потерял сознание.
Рядом находился Мадридский павильон, и раненого отнесли туда.
В этом павильоне жил смотритель; он привык к таким визитам и в подобных случаях всегда готов был предоставить нуждающимся комнату.
Это приносило славному малому дополнительный доход.
К счастью, комната была свободной — последняя дуэль состоялась поблизости от павильона неделю назад, и раненый скончался тогда по истечении четверти часа.
Постель застелили чистым бельем и положили на нее Монпле.
Студент-хирург, у которого еще не было пациентов, мог всецело посвятить себя раненому.
Благодаря постоянному уходу и на редкость крепкому телосложению Алена его исцеление происходило с поразительной быстротой, особенно в глазах тех, кто не подозревает, как скоро заживают некоторые раны.
Через три недели после того, как его грудь была пробита насквозь, он встал на ноги.
Неделю спустя Ален щедро заплатил доброму смотрителю за месячный пансион.
Затем он вернулся домой, чувствуя себя столь же здоровым, как и в день, когда отправился на дуэль.
Между тем одна мысль не давала молодому человеку покоя.
— Ален думал, что если он не отплатит какому-нибудь парижанину той же монетой, то окажется последним, как говорили в коллеже.
А наш герой гордился тем, что никогда не был последним.
Он решил навестить своего учителя.
Гризье уже догадался о несчастье, постигшем его подопечного, так как тот долго не возвращался.
Воскресший из мертвых подробно рассказал ему обо всем, что произошло; совесть Гризье была чиста, ибо он предупреждал своего ученика, что, глядя на его превосходную боевую позицию, его соперник несомненно решит, будто за этим что-то таится.
Барон не ошибся: за этой позицией таилась собственная персона Алена Монпле.
Затем юноша напомнил учителю о том, что тот говорил о его способностях к фехтованию, и спросил Гризье, сколько, по его мнению, понадобилось бы времени, чтобы он, Ален, сравнялся с бароном Эктором в мастерстве.
Гризье как честный человек не хотел вводить ученика в заблуждение.
— Два года, — ответил он, — если усердно трудиться.
Ален Монпле не способен был в течение двух лет заниматься одним и тем же делом, что бы оно собой ни представляло.
— Что ж! — воскликнул он. — Я очень рад, что вы мне это сказали. Я лучше займусь стрельбой из пистолета: через неделю я буду знать в этом толк.
Гризье попытался отговорить молодого человека от занятий столь неблагодарным и грубым делом, как стрельба из пистолета.
— Шпага, — сказал прославленный мастер, — вот истинное оружие дворянина.
— О! Это меня не волнует, — ответил Монпле, — ведь я не дворянин, а крестьянин.
— А что если тот, с кем вам придется сразиться в будущем, выберет шпагу? — спросил Гризье.
— Пусть так! — воскликнул Ален. — Теперь я знаю, как это делается: оружие выбирает тот, кого оскорбили. Я подожду, пока оскорбят меня.
— Зачем?
— Чтобы драться, черт побери!
— Значит, вы все еще сердитесь на вашего противника?
— На господина Эктора де Равенна? Нисколько! Это славный парень; когда я был прикован к постели, он каждый день присылал слугу, чтобы справиться о моем здоровье. Я совершенно на него не сержусь; как раз наоборот: если бы мы были людьми одного круга, я предложил бы ему свою дружбу.
— Стало быть, вы затаили обиду на кого-то другого?
— Ни на одного человека! Вот только, как вы сами понимаете, я не желаю оставаться последним.
Ален ошибался: Гризье его не понимал.
Молодой человек и мастер сердечно пожали друг другу руки.
Затем Ален вскочил в кабриолет и велел отвезти его в тир Госсе.
Наш охотник рассуждал правильно: одно огнестрельное оружие похоже на другое, и вследствие этого сходства после первых выстрелов, когда пуля Алена слегка отклонилась от мишени, его рука приспособилась к пистолету, и с двадцать пятого раза он уже стрелял безупречно.
Неделю спустя молодой человек проделывал те же сложные фокусы, что и опытные посетители тира: одним выстрелом ломал курительные трубки, разбивал прыгающие яйца, дважды и трижды попадал в одну и ту же в цель.
Уверовав в свою меткость — на это потребовалось всего неделя, — Ален больше не появлялся в тире.
Всякое однообразие угнетало его.
Эту неуемную натуру привлекала беспорядочная бродячая жизнь праздного гуляки, завсегдатая кафе, театров и игорных домов.
Однако во время всех этих бурных развлечений Алену никак не представлялся случай взять реванш.
Он уже начинал склоняться к мысли, что ему придется вернуться в Мези, так и оставшись последним.
Наследство матери подходило к концу.
За неполных полтора года молодой человек растратил более ста пятидесяти тысяч франков.
Когда последние экю растаяли за очередным ужином, Ален снова обратился за помощью к Тома Ланго.
В обмен на вексель, выписанный по всем правилам, ростовщик одолжил юноше еще тридцать тысяч франков.
Однако денежные переводы Ланго становились все более скудными. Предпоследний перевод составлял всего тысячу франков, а последний лишь
пятьсот франков.
Кроме того, в письме, приложенном к последнему переводу, Тома Ланго просил передать своему клиенту (бакалейщик ведь был неграмотным), чтобы Ален больше на него не рассчитывал; таким образом, полученные пятьсот франков были последними, какие он получил.
