Кстати, два слова о Приматиччо.
Синьор Франческо Приматиччо, которого в те времена называли де Болоньей, по месту его рождения, а мы называем просто — Приматиччо, ученик Джулио Романо, шесть лет обучавшийся под его руководством, уже восемь лет жил во Франции, куда его пригласил Франциск I по совету маркиза Мантуанского, величайшего вербовщика художников.
Творчество Приматиччо изумительно, в чем можно убедиться, посетив Фонтенбло; манера его письма свободна и монументальна, чистота линий безупречна. Долгое время пребывал в неизвестности художник — человек всесторонне образованный, наделенный могучим талантом, которому подвластны все жанры живописи; время мстило ему тремя веками несправедливого забвения. А между тем в религиозном экстазе он написал фрески часовни в Борегаре, украсил дворец Монморанси настенной живописью нравоучительного содержания, изобразив основные христианские добродетели, а обширные залы дворца Фонтенбло и поныне хранят на себе печать его таланта. Он расписал прелестными фресками на аллегорические сюжеты Златые врата и Бальный зал. В галерее Улисса и в покоях Людовика Святого создал образ эпического поэта Гомера и воспроизвел в живописи «Одиссею» и часть «Илиады». Затем от сюжетов сказочных он перешел к героическим и посвятил свое творчество истории. Основные события из жизни Александра и Ромула, а также сдача Гавра воспроизведены в полотнах, украшавших Большую галерею и покой, смежный с Бальным залом. Он с увлечением писал пейзажи, украсившие Кунсткамеру.
Наконец, если мы хотим по достоинству оценить талант этого выдающегося живописца, его разнообразнейшие творения, сосчитать его работы, мы увидим, что он создал девяносто восемь крупных и сто тридцать более мелких полотен: пейзажи, марины, сцены из Священного писания и истории, портреты, произведения на аллегорические и эпические сюжеты.
Такой человек мог понять Бенвенуто. Поэтому сразу по прибытии в Париж Бенвенуто с открытой душой поспешил к Приматиччо. Художник принял его так же сердечно.
После задушевной беседы, которая обычно сразу же завязывается, когда друзья-земляки встречаются на чужбине, Бенвенуто показал Приматиччо свои наброски, поведал ему о новых замыслах и спросил, нет ли среди здешних натурщиц такой, о которой он мечтает.
Приматиччо грустно улыбнулся и покачал головой. И в самом деле, Франция в ту эпоху, как и ныне, считалась страной изящества, учтивости и кокетства, но было бы тщетно искать на земле Валуа величавую красоту, которая вдохновляла на берегах Тибра и Арно Микеланджело, Рафаэля, Джованни Болонью и Андреа дель Сарто. Конечно, если бы, как мы уже говорили, живописец или ваятель мог выбрать натурщицу в аристократической среде, он быстро нашел бы прообраз своего творения, но, подобно тени, оставшейся по ту сторону Стикса, он довольствовался тем, что смотрел на прекрасные, исполненные благородства фигуры, проходившие по Елисейским полям, вход куда был ему запрещен, и лишь это зрелище воспитывало его художественный вкус.
Произошло то, что и предвидел Приматиччо: Бенвенуто сделал смотр армии натурщиц, но ни в одной не воплотились черты, которые были необходимы для осуществления его замысла. Он призвал во дворец кардинала Феррарского, где остановился, всех известных натурщиц, бравших по экю за сеанс, но ни одна не оправдала его надежд.
Бенвенуто уже совсем отчаялся, но как-то вечером, когда он возвращался домой, отужинав с тремя земляками, с которыми встретился в Париже — сенатором Пьетро Строцци, его зятем графом д’Ангийаром и Галеотто Пико, племянником знаменитого Жана Пико Мирондоля, — и шагал в одиночестве по улице Пти-Шан, он вдруг увидел красивую, грациозную девушку. Бенвенуто радостно встрепенулся: он еще не встречал женщины, которая так живо воплощала бы его мечту о «Нимфе Фонтенбло». Он пошел следом за ней. Девушка поднялась по Бютт-дез-Орти, миновала церковь Сент-Оноре, свернула на улицу Пеликан и остановилась у какого-то дома. Тут она обернулась, чтобы взглянуть, не идет ли незнакомец за ней, и, увидев Бенвенуто в нескольких шагах от себя, быстро распахнула дверь и скрылась. Бенвенуто, подойдя к двери, тоже распахнул ее. И вовремя: на повороте лестницы, освещенной коптящей плошкой, он успел заметить оборку платья незнакомки.
Он поднялся на второй этаж; дверь в комнату была приоткрыта, и он увидел девушку.
Не объясняя причины своего прихода, даже не промолвив ни слова, Бенвенуто прежде всего пожелал удостовериться в том, что линии ее тела гармонируют с чертами лица, для чего два-три раза обошел вокруг удивленной и невольно подчинявшейся ему девушки и даже заставил ее поднять руки — такую позу он хотел придать «Нимфе Фонтенбло».
В девушке, стоявшей перед Бенвенуто, было мало от Цереры, еще меньше от Дианы, зато очень много от Эригоны. Скульптор понимал, что невозможно сочетать все эти три образа, и решил остановиться на образе вакханки.
А для этого образа девушка действительно была находкой: живые, сверкающие глаза, коралловые губы, жемчужные зубки, точеная шея, покатые плечи, тонкая талия, изящные лодыжки и запястья, удлиненные пальцы придавали ее внешности нечто аристократическое, и это окончательно убедило ваятеля в правильности его выбора.
— Как вас зовут, мадмуазель? — наконец спросил Бенвенуто, иностранным акцентом приводя девушку в полное изумление.
— Катрин, ваша честь, — ответила она.
— Хорошо! Мадмуазель Катрин, — продолжал Бенвенуто, — вот вам золотой экю за труды. А завтра приходите ко мне на улицу Сен-Мартен, во дворец кардинала Феррарского, и за такие же труды вы получите столько же.
Девушка колебалась: наверное, чужеземец решил подшутить над ней. Но новенький золотой экю развеял ее сомнения, и после недолгого размышления она спросила:
— В котором часу нужно прийти, месье?
— В десять утра. Вы уже встаете в это время?
— Разумеется.
— Итак, я на вас рассчитываю.
— Что ж, приду.
Бенвенуто поклонился — так он поклонился бы герцогине — и вернулся во дворец в самом радостном расположении духа. Дома он сжег все эскизы фигуры, существовавшей лишь в его воображении, и набросал новый эскиз, полный движения и жизни. Закончив набросок, Бенвенуто положил на подставку большой кусок воска. И под всемогущей рукой скульптора воск в мгновение ока принял облик нимфы, которой он грезил. Он работал так вдохновенно, что, когда наутро Катрин пришла в мастерскую, многое уже было сделано.
Мы уже говорили, что Катрин не понимала намерений Бенвенуто; она была очень удивлена, когда ваятель, закрыв за ней дверь, показал набросок статуи и объяснил девушке, зачем он ее пригласил. Девушка, гордая тем, что послужит моделью для статуи богини, предназначенной в дар королю, сбросила одежду и, не дожидаясь указаний ваятеля, встала в позу, подражая статуе с такой точностью и грацией, что Бенвенуто вскрикнул от радости, когда, обернувшись, увидел, как прекрасна и непринужденна ее поза.
