Никифор готовил стены с бойницами для прикрытия гати и тропы, которая проходима через болота с тыльной стороны Волчьего острова. Отправив наряд, поспешил в светелку к княгине. Поклонившись поясно, сообщил ей все, как на Духу:
– Вернул меня, матушка, светлый князь, чтобы вотчину его от крымцев оборонять, а тебя велел на Волчий остров увести и там стеречь, укрыв от недоброго глазу.
– Авось, Бог сохранит. Сколько уж лет даже сакмы до нас не добегают. Поведешь и нынче, как князюшка, мой сокол, поступал, к Одоеву дружину, там и остановите супостатов. Дитятку ведь со дня на день жду. Все уже приготовлено для родов здесь.
– Что сготовлено, повитуху, мамок и нянек туда тотчас же переправим, как о гати мне известие придет, что исправна. А следом и тебя, свет мой, матушка. Нынче не сакмы по Сенному шляху ждем, но рать. И не малую.
– О, Господи! Не оставь нас без милости, Пресвятая Богородица, заступница наша перед Спасом – сыном твоим!
– Об одном прошу: все готовить в тайне. Только те должны знать, кто в охотничий терем отбудет. Прознает кто из алчных, худую службу сослужить может.
К обеду следующего дня донесли Никифору, что гать подправлена надежно, можно княгиню нести. Никифор снова – к ней.
– Ночью нынешней проводим всех, кого укажешь в услужение тебе, а на рассвете тебя, матушка, унесем.
Так и поступили. Подобрал Никифор из дворовых полдюжины молодцов крепких, к ратному делу к тому же способных, опоясал их мечами, тарчи выдал, да велел засапожные ножи не забыть. Им – нести княгиню. Приставил к дворовым дюжину казаков, чтобы терем они оберегали, а в засады бы никакие не ходили. Не ровен час, по весеннему насту могут крымцы просочиться на остров, вот тут их ратная ловкость пригодится.
Решил Никифор и казну княжескую унести на Волчий остров, повелев приковать сундук к носилкам, чтобы надежней было. Опрокинется еще чего доброго, вызволяй его тогда из болота. Времени уйма уйдет, да и удастся ли?
Перестарался воевода. Промашка вышла. Не подумал, что молотобойцем у кузнеца – Ахматка-татарин, года четыре как плененный князем в битве с сакмой. Ахматка быстро сообразил, что собрался Никифор казну уносить. И, поразмыслив, определил даже куда. За болота, где князь любил охотиться и где стоял его охотничий терем. Догадка, однако, не разгадка. Решил Ахматка убедиться, так ли все произойдет. Сделать же ему это не составляло труда: всю зиму кузнец ставил силки, петли и капканы, поставляя свежатину для княжеского стола, часто брал и его, Ахматку, с собой, а то и одного посылал на рассвете за попавшей в ловушки добычей.
Удачным для Ахматки-татарина оказалось и то, что занемог мастер. Вышел, видно, потный на весеннее солнышко, а прохладного ветерка не почувствовал, вот и продуло кузнеца, не молодого уже годами. Вчера в лес, а петли и капканы кузнец ставил в самой чаще, силки же почти у самого болота, ходил Ахмат. Сегодня тоже. И завтра. И послезавтра пойдет. «Своим глазом увижу. Тогда уж обмана не будет».
Пошел к болоту, где гать, хотя там кузнец силков не ставил, но Ахматке про гать рассказывал. Ловушек не осматривал, чтобы пораньше успеть. Однако – опоздал. Увидел лишь следы. Много следов. Затаился, собираясь дождаться еще кого-либо, но все оказалось без толку. Торопливо потом оббежал ловушки, и то не все, на все времени уже не оставалось, пособирал, что смог и – домой во всю прыть. Кузнец недоумевает:
– Иль птица и зверь перевелись? Пустой, почитай? Что я на княжий стол подам?
– Двух зайцев волки съели, – соврал Ахматка. – Куропаток лисы подрали. А сами в капкан не попались.
– Завтра пораньше иди. Не мни бока на печи. Рад-радешенек Ахматка. Опять своим путем к гати. Поспешает. И, как оказалось, не зря. Едва не опоздал. Только подлез под нижние ветки большущей ели, которые, согнутые снегом, образовали добрый шалаш, чует, снег похрустывает. Днем совсем тепло, тает вовсю, ночью подмораживает, вот и ломаются с хрустом тонкие льдинки под сапогами и копытами конскими.
– Велик Аллах!
Перед гатью остановились. Носилок двое. Одни с тем самым сундуком, что они с кузнецом оковывали, а другие – длинные, как кровать. Лежит в этих носилках, медвежьей полостью укрытая, сама княгиня.
– Велик Аллах!
Сам Двужил сопровождает. Командует:
– Передохните малость и – с Богом. Всадники спешились. В доспехах все, со всем оружием, какое нужно для сечи. Дворовые молодцы, что несли носилки, сбросили полушубки нагольные, и увидел Ахматка, что и они в кольчугах и с мечами.
Двужил наставляет носильщиков:
– Гляди мне, не оступись с гати. Вроде бы и снег, только это еще опасней. Зима сиротская стояла, не промерзло болото. Шаг в шаг чтобы. Ясно?
– Иль мы сосунки какие?!
– Не дуйте губы. Не в городки играем. Не в лапту! Иль убудет, если лишний раз разумный совет услышите? – Поклонился поясно княгине и заговорил извинительно: – С тобой бы, матушка, сам пошел, да город оборонять надобно. Не оставишь его без своего глаза.
– Бог тебе в помощь, – ответила княгиня. – Спаси нас, Господь, и помилуй.
– Сидору Шике тебя и казну поручаю. Дока в ратном деле.
– Хорошо, Никифор. Возвращайся. А мы, благословясь, тронемся дальше.
Но прежде чем покинуть княгиню и ратников, Никифор дал Сидору Шике последние наставления:
– Ты гать саженей на двадцать – двадцать пять разбери. Только запрячь это. Снегом присыпь и наследи. А чтоб не провалился кто из наших, работая, по бревну снимайте. Не более. Тогда все ладом пойдет.
– Так и сделаем. Не сомневайся, воевода, все как надо сработаем.
– Тыльную тропу не упускай из вида. Засадь и там.
– Там поменьше можно…
– Можно, конечно, но не совсем чтобы безлюдно. Вскочил на коня Никифор и зарысил к городу, а минут несколько спустя двинулся по гати и отряд, сопровождавший княгиню и казну.
Ахматка-татарин выждал какое-то время, вдруг кто-то ненароком воротится, затем, ликуя и восхваляя своего бога, понесся на шустрых своих лыжах осматривать силки, петли и капканы. Доволен был он тем, что времени на подгляд ушло немного, успеет он пробежать по всем ловушкам, дичи, если ниспошлет Аллах, добудет достаточно, чтобы не вызвать очередного недоумения, а то и подозрения у кузнеца. Он – обладатель очень важной тайны. Теперь ему остается одно: ждать. Ждать, когда подойдут к стольному городу вотчины ненавистного князя Воротынского, который пленил его, оторвав от родного улуса. «Моя месть! Отплачу за неволю мою! Отплачу! И обогащусь!» Одного боялся теперь Ахматка-татарин, как бы его не оковали цепями да не бросили бы в тайничную башню за толстые дубовые стены, когда начнется осада.
Разумно было бы так поступить Никифору, ему даже подсказывали, чтобы всех татар, плененных в разное время и живших теперь во многих семьях на правах работников, упрятать, но он засомневался:
