Ознакомительная версия.
— А большая разница через это? Важно ведь татар растравить как следует. Вот он заранее и отправил. А получится пристрелить Карачу или нет, то не так и важно. Время уже выиграно.
— Да было б так просто, коли б не фига из носа. Я другого в толк не возьму. Зачем сажать ее в сани, ехать, а потом заставлять прыгать?
— Верно. Я тоже думал над этим, Иван. Ведь если бы нужно было кого-то отравить или по-другому извести, или еще какое дело сделать, то зачем вообще нужно было садиться в сани?
— А може, он и впрямь ее вытолкнул?
— Да Бог с тобой, воевода! Она должна предстать по их плану жертвой, понимаешь?
— Понимаю. Но не понимаю для чего? Давай так, Василь Модестович, тряси это дело. А я своим займусь. Через час пани пришлю к казаку.
* * *
У Инышки чуть сердце из груди лягушонком не выпрыгнуло, когда он увидел Ядвигу в дверном проеме. Тусклый свет от бычьего пузыря падал на ее серо-голубые глаза и, отражаясь, разливался неземным сиянием. От того в хате стало вдруг намного светлее. Капюшон поверх льняных, волнистых волос. И вся высокая, стройная и величавая.
— Пани? — У казака судорогой свело горло.
— Как поживает наш герой?
— Да что со мной буде! Так пара царапин. Вот день-другой и в седло — до своих. — Он вдруг затараторил. И если бы она не вскинула указательный пальчик, то тараторил бы еще и еще.
— Я вот по какому делу зашла. Уж больно странное у тебя имя? Дай, думаю, спрошу. А то уеду, так и не узнав.
— А-а, это! Так… — Инышка зарумянился, — есть такое выраженьице: иной, кыш-ка со двора! Когда в шутку, когда всурьез люди у нас в местности говорят. Вот и получился Инышка. Иной, стало быть. А почему ко мне это приклеилось, сказать не смогу, пани.
— Как твои раны, витязь?
— Да какие ж то раны, пани. Комар и тот сильней кусает.
— Храбрый ты, Инышка!
От каждого слова Ядвиги веяло на казака такой небывалой нежностью, такой волной тепла неземного, словно в сказку какую угодил.
— Я еще и не воевал толком. Только с караулом по степи ходил.
— По степи? А-а. А откуда путь держишь.
— Оттуда и держу. От атамана Тимофей Степаныча. Мы ж вашего-то брата ловко перехитрили! Во как! — Казак гордо задрал подбородок.
— Перехитрили? — Пани поднесла согнутый указательный палец к губам и прищурилась, — А расскажи, в чем хитрость ваша?
— В том и есть. Карача ротмистру одно сказал, а на самом-то деле всё по-другому.
— Что ж обманул, стало быть, Карача?
— Нет же ж. Он и сам взаправду так думал, что передавал вашему ротмистру. А на самом-то деле все и не так! Эх!.. — Инышка аж привстал от гордости на локтях.
— Понятно. Ты лежи, лежи! Тебе еще рано хороводы водить. А я баба страсть какая любопытная. Сама не знаю, а зачем-то всем интересуюсь.
— А, бабы они и у нас такие. Ничего в военных стратегиях не смыслят, а уж начнут говорить, не остановишь, прямо-таки полководцы какие!
— Ну-ну, дальше-то что?
— А дальше вам, ясновельможная пани, знать ничего не след! — Голос раздался из-за простенка. — А с тобой, трескун, разговор особый еще будет! — Василь Рукавица решил прервать милую беседу.
Тут же в избу вошли два стрельца, а следом и сам Рукавица.
— Пани Ядвига Радзивил пойдет с нами! — Василь Модестович почесал лоб.
— Ах ты, старый лис! А я все в толк не возьму: зачем меня так Скряба просит раненого навестить? И здесь сижу, смотрю на простенок, а сердце-то не на месте. Ишь какую дознавательную избу надумал сделать! С потайной комнаткой!
— В европах и учимся, матушка!
— А где ж то видано подслухивать?! — Инышка от изумления уронил челюсть чуть не до самой груди.
— А ты, дурень стоеросовый, сиди да помалкивай. Не то и тебя, не погляжу, что раненый, в застенок отправлю. — Рукавица отер со лба пот. — Жарко тут у вас. Пора бы и на выход, пани.
И уже на улице, идя за спиной у Ядвиги, Василь Модестович сказал:
— Признаться, пани, я голову едва не сломал: зачем тебе из саней вываливаться нужно было. А тут прям и просто все.
— Что же у тебя так все просто, Василь Модестович?
— А хочешь, скажу? Теперича, конечно, больше для интереса. А ты, ежели чего, поправь дурака старого. Итак, Карача простреленный падает на снег. Вы не смотрите, жив он али нет. Да это и не так важно. Депеши-то все ушли, в коих сказано, что принц крови убит. Да не дай бог, стрельцы вывернуться откуда-нибудь. В общем, летите вы на саночках своих по ноченьке темной, и вдруг — казачина, откуда ни возьмись. Вы поначалу его за конного стрельца принимаете. Впотьмах-то сразу не разглядишь. Палите. Но не судьба. А потом видите: казак! Одет не по-здешнему и конем правит по-своему, по-казачьи. Тут у ротмистра, а мужик он крученый, мелькает мысль: а не гонец ли то с южных границ? Ежели гонец, то с чем? Останавливаться нельзя. Ему, ротмистру, торопиться под Смоленск нужно, вот и принимается решение прямо на ходу вашим штабом, что пани Ядвига Радзивил выскакивает из кареты. Но так, чтобы казак подумал, будто ее злой ротмистр вытолкал. Дальше — казака в оборот. Удастся до подхода стрельцов уговорить, то очень хорошо. А нет, то крутиться опосля рядом где-то да вынюхивать все. Так, пани? Не ошибся старый Рукавица?
— Не ошибся. Только толку с того! — Ядвига презрительно скривила губы. Черты лица заострились. Знал бы Рукавица, что еще одна причина подтолкнула Ядвигу выпрыгнуть из саней — ее маленький сын! А Корсак всего лишь умелый спекулянт и манипулятор. Разве можно заставить женщину идти в такой ситуации на риск, основываясь только на чувстве долга перед короной?
— Толк завсегда имеется! — Можайский дознаватель снова почесал лоб.
— Казака-то ведь просто пристрелить можно было, да бумаги забрать! Запутался ты, Василь Модестович! — Ядвига усмехнулась.
— Ну уж, впрямь… Кому, как не вам, доподлинно известно, что атаманы часто своих гонцов без бумаг посылают, велят на словах запоминать. Али не так? Потому и нужен тебе был сам казак.
— Бес старый! — Ядвига делано скрипнула зубами. — На дыбу поведешь?
— Може, и на дыбу. Там видно будет.
* * *
Избу с потайной комнатой для подслушивания Василий Модестович повелел освободить и держать прибранной наготове. Инышку же перевели в другой терем, окна которого выходили на двор темницы. Каждый день он видел, как стрельцы куда-то уводят Ядвигу… «Только б не пытали да железом не жгли!.. — просил казак. И в груди у него горячим валуном ворочалось неведомое до ныне чувство. — Ну, какая ты лазутчица вражья! Ты — баба несчастная. Они разберутся, пани! Вот увидишь, все будет ладно!..» Он и мысли не мог допустить о том, что такая красавица, такая небесная может быть врагом московского государя и всего мира православного, как о том брешут караульные стрельцы. Инышка не понимал, для чего его так долго держат в Можайске, когда ратные руки сейчас ой как в Песковатом нужны. Несколько раз он просил казаков, чтобы отвели его к воеводе, но те только подшучивали, но караул держали крепко и не давали казаку ступить шага лишнего.
Ознакомительная версия.
