— Василько, а серьгу-то зачем в ухо вдел? — удивленно сказал послушник. — В храм же идешь, не на казачий круг…
— Темный ты человек, Саввушка! — Василько стиснул послушника в объятиях. — Просидел юность в зырянских да пермяцких лесах, Божьего мира не видывал! В Польше всякий вельможный пан с серьгою ходит. Хоть на свадьбу, хоть на помин души за милую душу в ухо серьгу пялит! Вот эту, например, я у одного в бою вместе с головой саблей отмахнул. Ну да что там, дело прошлое!
Увидав звонаря, казак подбежал к нему, схватил за руку, просовывая в зажатый кулак копейку:
— Ударь-ка, чтоб Орел-город ходуном заходил! чтобы слухом о моей свадьбе наполнились все окрест — не каждый день Василько Черномыс женится!
— Не можно, — буркнул звонарь, отталкивая руку с серебром. — После венчания полагается.
— К тебе по-человечески, аты, холуй поповский… — казак замахнулся, чтобы ударить звонаря, но кто-то сильный перехватил его руку, опустил вниз, прижимая к телу. — После, так после… Как положено по чину… А ты, Божий человек, ступай себе с миром.
— Карий! — Василько вытаращил глаза. — Вот так чудеса! И не то диво, что не заметил, как ты к нам прокрался, а то, чторешил на венчание в церкву придти!
— Отчего ж не прийти, — Карий посмотрел казаку в глаза. — Или думаешь, что я держусь веры поганой, а то и вовсе безбожник? Никак меня за басурманина держишь?
— Господь с тобой, — Василько перекрестился и присмирел, — нашенский ты, православный человек…
— Ты, Снегов, что на это скажешь?
— Мне все равно, какой ты веры, — холодно ответил послушник. — А что за человек, пока не понятно. Поживем — увидим.
— Знаешь, Савва, что я сейчас вижу? Нет? — Карий указал рукою наверх. — Ты посмотри повнимательнее на небо…
Над деревянными куполами храма кружили вороны, поблескивая в лучах пробуждающегося солнца нательными крестами.
Сани невесты, запряженные вороным конем, остановились возле храма, вздрагивая десятками шаркунцов — отгоняющих лихо многоголосых бубенчиков.
— Василько, ты почему сам за невестой не поехал? — еле слышно прошептал Савва.
— Дом-то ее не здесь, — казак махнул рукой, — отец занедужил, вот приехать и не смог. Здесь, в Орле-городке, только повенчаемся, а свадьбу гулять в Канкоре станем. Долго ли, отсюда всего верст шешнадцать будет.
— Там бы и обвенчались.
— Ты что! — казак вытаращил глаза. — Орел, почитай, все равно что строгановская столица на Камне, и мой дом теперь тут! Да и батюшка благословил здесь начать…
Невеста проскользнула вместе с кучером и Белухой в церковь.
— Пора и нам, — Савва подтолкнул казака. — Пошли же скорее…
— Без меня все равно не начнут, — довольно улыбнулся казак. — И обручиться и повенчаться успею! Погодь, постоим здесь маненько, вдруг сам Григорий Аникиевич на мою свадьбу пожалует!
***
В храме было темно и тихо: только голос священника, дыхание присутствующих, да доносящееся с улицы беспокойное переступание лошадей. Поблескивали огоньки редких свечей, пахло сыром и пирогами, совсем как в детстве так, что Василько, закрыв глаза, буквально ощутил себя в родной избе, где он с трудом мог залезть на лавку, где запросто умещалось его пятеро братьев и сестер. В доме, на стенах которого жили вырезанные батюшкой диковинные райские птицы, с женскими лицами, а сверху денно и нощно светили рукотворные царь-солнце и царица-луна.
«Господи, хорошо-то как!» — Василько открыл глаза. В колышущейся светотени казак увидел выходящего из царских врат священника в праздничных ризах. Он шел с поднятыми кверху Крестом и Евангелием, читая молитвы, слова которых Василько никак не мог разобрать. «Чудно, слушаю и ничего не разумею! — Василько посмотрел на Савву, затем на Карего. — Ей Богу, чудно! Слушают, как ни в чем не бывало, лбы крестят, а я ни слова понять не могу!»
Священник положил Крест и Евангелие на аналой, протянул обручающимся свечи и начал обмахивать их кадилом. Курящийся ладан странно напомнили клубы самопальных выстрелов, и даже в высоком голосе священника звучал визг летящих пуль. Василько спешно перекрестился.
Подали кольца. Волнуясь, Василько зацепил с лежащей на блюде подушечки сразу оба, хотел, было вернуть одно свое на место, да дрогнули онемевшие пальцы, кольцо сорвалось вниз, покатилось по полу, пока бесследно не сгинуло в одной из щелей.
Возникшую заминку священник разрешил быстро, он вернулся в алтарь и вышел оттуда уже с новыми кольцами, которые надел сам жениху и невесте.
— Имаши ли раб Божий Василий произволение благое и непринужденное взятии в жены сию рабу Божию Акулину ею же перед собою зде видеши?
— Имею, честный отче! — словно в полусне ответил Васильке Ему чудилось, что он вместе со своими братьями и сестрами сидит на завалинке и они играют в «колечко». Старшая сестра Аринка вкладывает в ладошки-лодочки свою «лодочку», приговаривая нараспев:
«Колечко-колечко, выйди на крылечко!
Низко упало — я тебя искала.
Дождичек брызнет, ветерочек свиснет,
В грязюшке темной кончишь век свой скромной…»
Сестра подходила к каждому и проводила лодочкой по рукам, ничего не оставляя, пока не поравнялась с Василькой. Он почувствовал, как в его руки скользнуло что то липкое и обжигающе горячее. Забыв об игре, Василько заглянул в лодочку и обомлел от ужаса — в его руках лежали мертвые ледяные глаза забравшей его семью коровьей смерти…
Казак швырнул глаза вниз, и принялся их топтать каблуками. Он неистово топал, крутил подошвами, бормоча грозные слова детской потешки. Покончив с глазами, Василько заглянул под ноги, и с ужасом осознал, что начисто растоптал, размазал по церковному полу свою венчальную свечу…
***
Акулина, не дождавшись конца венчания, в слезах выбежала из храма вон. Казака, то ли опоенного зельем, то ли обезумевшего от бесовских видений, поспешно увезли на строгановский двор.
Позднее туда явилась и Белуха, деловито объявив, что венчание состоится в Канкоре, а здесь достаточно и обручения. Что обиды на Васильку невеста не держит, и по-прежнему считает его своим женихом и будущим мужем.
Казак молча выслушал монотонную, будто заученную речь Акулининой тетки и, выругавшись матерно, заметил:
— Это ваши проклятые вороны на меня чары наслали. Истинный Бог, так! Не даром перед венчанием на них Карий указал, а я, дурья башка, истину мимо ушей пропустил! Как сразу не разумел, что лучше душегуба беду никто не учует…
***
Ночью навалился мороз, лютый, какой изредка случается в крещенские дни. Деревья, дома, изгороди заиндевели, небо выморозилось, обнажая допотопный остов мироздания, оттого свет звезд становился нестерпимым для человеческого ума. Над городком встала тишина, от которой хочется молиться и плакать.
