Ирина сорвалась с места
— Я не могу так, ну, в домашнем, — сказала она, отвечая на удивленный взгляд отца.
Глава девятая
Едва успела Ирина выскользнуть из комнаты, как дверь хлопнула и послышались четкие, уверенные шаги.
Стрюков пошел навстречу.
— Попасть к вам в это время, оказывается, не совсем просто, ночная охрана допрашивает с пристрастием, — проговорил гость и протянул хозяину руку, предварительно сдернув с нее перчатку. — Здравствуйте, Иван Никитич. Рад видеть вас в добром здравии.
Перед Стрюковым стоял высокий, плечистый человек в черкеске с полковничьими погонами.
— Милости прошу! — Стрюков чуть поклонился, широким жестом приглашая в соседнюю комнату.
Улыбаясь, как доброму знакомому, гость поблагодарил и двинулся за хозяином.
— Извините, что в такой неурочный час.
— Ну, пустяки, — промолвил Стрюков, — хорошим людям всегда рады.
— А я, знаете, неоднократно собирался — надо, думаю, хоть посмотреть, как вы тут живете, да все не получалось.
— Какая же теперь жизнь, — недовольно пробурчал Стрюков, соображая: что же все-таки могло привести к нему в ночное время начальника контрразведки атамана? Его вдруг осенила мысль: а не имеет ли этот визит прямой связи с тем, что сегодня его не принял атаман? Стрюков не боялся полковника Рубасова, но ему стало немного неприятно от такого предположения...
Вошли в гостиную. Хотя там и горела яркая «молния», в просторной комнате было темновато. По дальним углам сгустились тени. Рубасов быстрым, прицеливающимся взглядом окинул комнату.
— А у вас, Иван Никитич, как у большинства, царит полумрак, — на его губах мелькнула добродушная улыбка. — Возвращаемся к лучине, затем к каменному веку.
Стрюков попробовал вывернуть фитиль, но лампа начала коптить, и он снова привернул.
— Мало приятного, да ничего не поделаешь, Гаврила Сергеевич. Сам светить не станешь. — Он приблизился к Рубасову и, довольно потирая руки, сказал: — А у меня сегодня радость Светлый праздник, можно сказать.
— Интересно!
— Помните, говорил я о своей наследнице...
— Ну, как же! — поддержал его Рубасов. — В Питере она.
— Была! — И доверительно сообщил: — Приехала моя Ирина Ивановна! Приехала! — Он многозначительно подмигнул, словно поведал единомышленнику великую тайну.
— О-о, поздравляю! — Рубасов шагнул к Стрюкову, отчетливо щелкнул каблуками и уже обеими руками с силой сжал и потряс его крепкую руку. — Значит, к родным пенатам потянуло?
— Вот-вот! Именно! Только что заявилась. Ну, может, полчаса прошло, как порог переступила. На лице Рубасова появилось добродушное, не без хитрецы выражение.
— Повезло же вашей дочери. Я говорю в том смысле, что ей удалось прихватить вас дома. А ведь могло случиться, что и не застала бы.
С лица Стрюкова будто ветром сдуло веселость и благодушие. Чуть дрогнули кустистые брови, и он вопрошающе взглянул на Рубасова.
— Полагаю, вы, наш уважаемый председатель, — продолжал Рубасов, словно не замечая того впечатления, которое произвели его слова на хозяина, — совершенно случайно задержались в Южноуральске?
Ага, так вот, значит, зачем изволил препожаловать полковник Рубасов? Стрюков не сдержал улыбку... «Старая песня, господин полковник! Не выйдет!»
— Ну, нет. Я ведь уже говорил и вам, Гаврила Сергеевич, и самому атаману, что покамест уезжать никуда не собираюсь. Хочу посидеть дома. Вот такие дела. Так что Ирине Ивановне не грозила и не грозит никакая случайность.
Рубасов вскинул густую бровь.
— Дай бог! Но все же, не в обиду будь сказано, это опрометчивое решение.
И тут Стрюкова словно осенило: ему вдруг стало совершенно ясно — войска атамана оставят город. Скорее всего, как раз в тот самый момент, когда он приходил к войсковому атаману и атаман не принял его, в штабе решали вопрос, как быть дальше. И решили... Без него, без Стрюкова! С ним даже не соизволили посоветоваться! Словно он так себе, пешка на пустом месте. Вот она, трагикомедия, о которой говорила Ирина. Не только в Москве или еще где там, она тут уже корешки свои пустила. Он почувствовал, как в висках редко, но гулко застучало, да так сильно, что каждый удар отдавался во всем теле. Стрюкова охватил прилив трудно сдерживаемой ярости. За последнее время такие приступы стали повторяться все чаще.
— Кому охота, пускай и едет, — сквозь зубы процедил он.
— Ну, чего же вы сердитесь?! Иван Никитич! — с укоризной в голосе сказал Рубасов. — Поверьте, вам же добра желают.
— Спасибо, — буркнул Стрюков и, не глядя на гостя, спросил: — А вы что, и вправду драпать собираетесь?
Рубасов ответил не сразу. Лицо его словно окаменело. Пальцы забарабанили по подлокотнику кресла. Он повернулся к Стрюкову, да так резко, что под ним заскрипели пружины старинного кресла красного дерева. Было похоже, что Рубасов готов вспылить и еле сдерживает себя. Но заговорил спокойно, даже с некоторым оттенком мягкости и добродушия в голосе:
— Видите ли, Иван Никитич, военная стратегия — очень серьезная и умная наука. Не зная ее основ, иной раз трудно бывает определить, что предпринять и как. Разумно отойти в силу каких-то веских соображений, дражайший Иван Никитич, не значит — «драпать». Должен вам сказать, что сидеть на пороховой бочке, да еще когда знаешь, что подожжен фитиль, тоже не выход из положения.
Стрюкову показалось, что Рубасов говорит свысока, пытаясь поучать, и это еще больше взвинтило его.
— А мне, Гаврила Сергеевич, наплевать на стратегию! Мне понятна одна ваша стратегия — с деповскими справиться не можете! А еще казачье войско!.. Да на мою руку — я бы их всех скрутил!
— Скрутим! — сдержанно ответил Рубасов и обеими руками так скрутил перчатку, что в ней затрещали нитки. — Всему свое время. Вот только вы, господа купечество, нас не подводите.
— А мы что? — возмутился Стрюков. — Или мало вам дадено? Ничего не жалеем. Надо — еще берите, берите все, что потребуется, но наведите порядок.
— Я не о том... — в голосе Рубасова послышались жесткие нотки. — Да, конечно, вы вносите свою лепту. И немалую. Но... люди жизни кладут на алтарь отечества. Жизни! Вы можете это понять?!
От этих слов Стрюков сразу поостыл и уже раскаивался, что не сдержал себя. Ссориться с Рубасовым не входило в его расчеты... Нервы. Проклятые нервы! Какой-нибудь остолоп скажет лишнее слово, а тебя трясет, будто кто дергает за каждую жилочку. А нельзя так, нельзя.
— Атаману, между прочим, доложили, — продолжал Рубасов, — что вы, Иван Никитич, не выполнили его приказа, не вывезли из города хлеб. Так ли это?
— Вы что же, допрашиваете меня? — недобро сверкнув глазами из-под нахмуренных бровей, обронил Стрюков.
