Из ответвления улицы навстречу им выехал и проскакал мимо отряд конной жандармерии. Шуйцев глянул им вслед. Отряд направлялся к гостинице.
Жандармы взялись за осмотр гостиницы со всей основательностью, которой требовало от них присутствие высокопоставленного гостя, явно заинтересованного в поимке беглого каторжника. Проверяя очередной номер, который открыли запасным ключом, сам полицмейстер и двое жандармов обнаружили за кроватью спальни перекатывающегося по ковру непристойно голого мужчину. Руки и ноги его были связаны разодранной на полосы простынею. Полицмейстер присел возле него на корточки, выдернул изо рта полотенце, и лысеющий мужчина первым делом принялся отплевываться.
– Он вас ограбил? – догадываясь о том, что произошло, поинтересовался начальник городской полиции.
– Если это можно назвать ограблением, – мужчина отвечал с раздражением, выражением лица показывал, что не желает вдаваться в подробности. Он перевернулся на живот, предоставил жандарму возможность и право развязать ему руки.
Вытянув из неохотно отвечающего мужчины некоторые подробности, полицмейстер не стал дожидаться, пока тот уже самостоятельно развяжет все узлы на ногах, и вышел из номера, плотно прикрыв двери перед небольшой ватагой снедаемых любопытством и растревоженных собственными домыслами других постояльцев. Снаружи в замке торчал запасной ключ, и полицмейстер вынул его, а, когда подходил к Арбенину и городскому голове, сунул в карман брюк.
– Не за проституткой же он сюда явился? – озадаченно заметил он после того, как вкратце пересказал все городскому голове и Арбенину.
Слушая его, Арбенин мрачнел. Сославшись на беспокойство за жену, он удалился и без предупредительного стука вошел в номер Анны.
– Я знаю. Он был здесь, в этой самой комнате, – холодно в спину жене сказал Арбенин.
– Да, он был здесь. – Анна стояла у окна, куталась в шаль, точно ее знобило. Она смотрела в сторону, где должно было быть Японское море. – Ну и что? – сказала она устало. – Я его люблю.
– Мы возвращаемся в Петербург, – внезапно объявил Арбенин.
– Я остаюсь, – тихо сказала Анна. И не желая больше говорить об этом, продолжила как о том, что, наконец, решила для себя. – Или уеду к отцу.
Для Арбенина такой поворот разговора оказался неожиданным, и с минуту он привыкал к ее словам.
– Хорошо, – наконец произнес он раздельно. – Может, это и к лучшему. Мы остаемся.
Он вышел, так как у него уже не было сил сдерживать нарастающий изнутри гнев.
– Кто-то должен заплатить за это, – сквозь плотно стиснутые зубы, озлобляясь проговорил он сам себе за дверью.
На лестнице в конце коридора показались слуга-носильщик, а следом поднимался присматривающий за носильщиком секретарь Арбенина. Слуга нёс тяжёлые чемоданы, у секретаря же был необычный вид, что заставило Арбенина подождать его. Они втроём зашли в номер Арбенина, а когда носильщик оставил чемоданы, прикрыл снаружи дверь, секретарь тихо, только для хозяина выдохнул.
– Он был на вокзале! – Секретаря ещё возбуждали происшедшие события и переживания недавней погони, глаза блестели, как у преданной гончей. – Я видел его!
– Найди готовых на всё головорезов, – резко, но так же тихо объявил свое решение Арбенин. – Эту романтическую историю надо заканчивать.
Шуйцев, которого напрямую касалось данное им распоряжение, был в это самое время уже в другой части города. Он помогал Наташе сойти с пролетки напротив большого, поставленного под разгрузку судна. На причале близ судна, будто в огромном муравейнике, шла целенаправленная непрерывная работа, и ни на напуганного протрезвевшего извозчика, ни на сошедших с пролетки никто не обращал внимания. Щуйцев и Наташа подождали, пока пролетка отъедет, и торопливо зашагали по шаткому деревянному настилу.
У дальней части пристани, где выделялся ряд бревенчатых складов самых известных городу купцов, четверо китайцев-грузчиков заканчивали работу: они переносили последние тюки и ящики из ближайшего склада в трюм потрёпанного и обшарпанного кораблика, от высокой черной трубы которого разыгравшийся ветерок гнал к берегу, к складам облачка дыма. Китайцы уже закончили погрузку, старший получил деньги, и приказчик запирал склад, когда к трапу нетерпеливо подрагивающего суденышка подошли Наташа и Шуйцев.
Шуйцев снял с себя пальто, шляпу, сверху на шляпу аккуратно положил шарф и передал всё подбежавшему приказчику Ражина.
– Спасибо! – пожал он руку взволнованной происшествием девушке.
Но она увидела на борту кораблика Истоватова, обрадовано помахала ему рукой.
– Аркадий! – крикнула она, первой прошла к нему по трапу. – Я с вами! – И обернулась к шедшему следом Шуйцеву. – Всегда хотелось посмотреть Камчатку.
Она объявила своё намерение и поднявшемуся из трюма неразговорчивому молодому родственнику Ражина, который сутки назад на автомобиле привёз обоих беглецов в город. Теперь он отправлялся с ними на Камчатку, чтобы свести их там с работающим на Ражина человеком, заодно доставить туда товары и вернуться с закупленной пушниной. Было видно, он хорошо знал девушку и только пожал плечами. Весело улыбаясь, она повернулась к Истоватову, и он тоже отчего-то был ей рад.
Трап убрали, кораблик закудахтал, начал разворачиваться, отходить от пристани к открытому серому морю. Шуйцев, все еще без верхней одежды, всматривался в размываемый наползающим туманом город, старался отыскать глазами гостиницу, где он оставил единственную дорогую ему женщину. Встретятся ли они ещё когда-нибудь? Страшно было думать об этом. И он старался не думать. А ведь, положа руку на сердце, на что-то надеялся. На что?
Главные признаки Камчатки – капризно притихшие вулканы - виднелись в десятках километров к западу. Белые от снега вершины их невестились под августовским, уже не летним, но еще и не осенним солнцем; они оживляли вид окрестностей и поднимали настроение своим вызывающим напоминанием о зиме на насыщенной красками буйной зелени равнине. По этой равнине едва заметной тропой среди высоких трав, еще густых и сочных, на низкорослой, но очень выносливой якутской лошадке неторопливо ехал седеющий мужчина. Он поглядывал по сторонам, однако не по какой-то причине, а по привычке долго живущего в диких местах человека. Был он худым и жилистым, с обветренным как у туземца лицо. По лицу можно было догадаться, что он страдал запоями и когда-то давно получил хорошее образование. Но сказать о нем – старик, не поворачивался язык, скорее человек неопределенного возраста. Так бывает с некоторыми людьми, которые, перевалив за пятидесятилетний рубеж жизни, ухитряются еще не один десяток годков сохранить одну и ту же внешность. На нем обвисала видавшая виды холщёвая куртка цвета хаки, за спиной торчало старое одноствольное ружье. На поясе, под левую руку, крепился в ножнах большой нож, с каким местные охотники ходят на медведя. В котомке, справа от залатанного седла, устало прикрывал глазки утомленный переходом щенок лайки, а мать его, такая же заматерелая от охотничьей жизни, как и ее хозяин, Степаныч, без всякого любопытства к окружающему бежала следом за лошадиным хвостом.
