— Видно, здорово ты был занят, — сухо произнес отец.
Я хотел было объяснить, что лишь недавно узнал, где он, и только теперь смог добраться сюда, но тут в стороне послышался шум шагов.
По дорожке под деревьями шла девушка или молодая женщина, завернувшись в бурнус; уже совсем недалеко от нас она откинула капюшон бурнуса и подняла лицо навстречу тихому дождю.
Так стояла она с минуту — белокурая, как некоторые из наших франкских девушек, красивая, словно цветок.
Нам нужна помощь — так вот она! Я давно пришел к заключению, что можно доверяться великодушию женщин, особенно молодых женщин, ибо они менее расчетливы и более романтичны. А девушка, подставляющая лицо дождю, — романтична, даже если она находится в Долине Ассасинов.
Мы были одни, никто нас не видел.
— Правда, приятно?
Она резко обернулась.
— Не бойся, это мне нужно бояться, — сказал я. — Я скрываюсь от них.
— Ты прячешься от Шамы?
— А это кто такой?
— Ты не знаешь Шаму? Он — главный евнух. Это он привел меня сюда.
— Мы прячемся от них от всех.
Доверившись настолько, я должен довериться полностью.
— Мой отец был здесь в рабстве. Я помогаю ему бежать и пытаюсь бежать сам.
— О-о, помогите и мне! Я тоже хочу бежать!
— Мы можем помочь друг другу… — Я отвел её назад, за линию деревьев. — Нам нужно найти выход отсюда. Такой, чтобы не идти через крепость.
— Садовник выносит листья за стену и там сжигает. Есть небольшая калитка, очень прочная, скрытая в углу стены.
— Сможешь ты проводить нас туда? После заката?
— Нам не позволяют быть в саду после заката. Шама сам запирает все двери. Тогда и работают садовники, а главный садовник выносит листья и сухую траву за стену.
— Он работает один?
— С ним обычно два стражника. Они большие и сильные, как и он сам, и очень жестокие. Меня все время предостерегают, чтобы я не оказалась от них близко. Они уже убили одну девушку и нескольких рабов, которые слишком близко подходили к калитке.
По-видимому, эта калитка была очень важной. Как же я не подумал об очевидном — что в любом саду есть мусор, от которого надо избавляться?
— У евнуха есть ключ?
— Один-единственный, только у него и есть. Там очень крепкий замок и тяжелая, прочная дверь.
— Хорошо. Сумей сделать так, чтобы сегодня вечером тебя не заперли. Подберись поближе к калитке, на сколько сможешь, и жди нас там.
— Они тебя убьют!
Ее широко раскрытые голубые глаза всматривались в мое лицо. Она была молода, эта девушка. Слишком молода и слишком нежна для такого места.
— Может, и убьют. Будем избегать боя, пока сумеем, ну, а если не сумеем, тогда будем драться.
Она взглянула на мой тюрбан:
— Ты — «хваджа», ты принадлежишь к ученому классу? Ты носишь тюрбан?
— Иногда я врач, постоянно я ученик, но в том, что касается женщин, я только начинающий. Будешь ты обучать меня?
Она вспыхнула и строго сказала:
— Сомневаюсь, чтобы тебе многому надо было обучаться… Иди же; если я смогу, то встречу вас.
Забравшись снова в наше убежище, я коротко объяснил положение отцу. Он взглянул на меня иронически-весело:
— Вижу, что ученье пошло тебе впрок. Полагаю, когда мы уйдем, она уйдет с нами?
— Отец мой учил меня извлекать какую-то пользу из любого положения, — сказал я, — а она и в самом деле красива!
День плелся медленно, словно на свинцом налитых ногах, и не было теней, которые позволили бы судить о течении времени. Мы дрожали, нам было холодно, но стало ещё холоднее, когда мимо прошли шестеро разыскивающих нас солдат с мечами в руках. Иногда очевидное остается незамеченным, и они не обследовали наше убежище.
Нам помог дождь, ибо солдат — всегда солдат, и им больше хотелось вернуться в теплую казарму к играм, от которых их оторвали, чем искать людей, которых они все равно не рассчитывали здесь найти.
Однако же первый из них оказался человеком везучим — или, на свое счастье, ленивым. Если бы только он нагнулся, чтобы заглянуть за сложенные штабелем трубы — совершенно не предполагая, что позади них есть свободное пространство, — то мог бы получить в глотку добрый фут стали, самой что ни на есть неаппетитной кормежки…
Дождь продолжался, и гром ворчал и порыкивал в пустых ущельях, словно самый угрюмый грубиян из всех громов, раздраженный Аллах знает чем.
— У калитки трое? — спросил отец. — Трое… Ну что ж, я возьму двоих на себя.
— Двух сразу? Не знал я, что ты такой жадный. Самое меньшее, что ты мог бы сделать для подрастающего мальчишки, — это позволить ему взять лучший кусочек. Так что двое будут мне.
— Ты ученый, я — воин, — сухо произнес отец. — Каждому свое ремесло.
— Тебе ещё многое предстоит узнать о детеныше, которого ты породил. Я гораздо больше занимался нанесением ран, чем их врачеванием. Позаботься о своем человеке, а я — о своих, а потом поглядим, кто лучше владеет своим ремеслом…
Он посмотрел на меня суровыми, спокойными глазами — но довольными глазами. Потом вытянулся на земле и уснул, и меня это восхитило, ибо настоящий боец ест, когда найдется еда, и спит, когда найдется время, потому что никогда не знает, когда такая возможность представится снова.
— А она красивая девушка, — заметил я, когда он закрыл глаза.
— И ты думаешь о женщинах в такое время?
— Любое время подходит, чтобы думать о женщинах, — сказал я, — и даже когда в меня вонзят клинок, который отнимет у меня жизнь, и тогда я буду думать о женщинах… или об одной женщине. А если нет, то, значит, смерть пришла слишком поздно.
Тучи становились все тяжелее, темнее, и гром перекатывал свои барабаны, чтобы предупредить о грядущем нападении. Я предчувствовал, что ночь будет страшная, самая тяжелая из всех, что я видел.
Однако стер влагу со своего клинка и ещё раз взглянул на золотые буквы, возвещавшие «Истребитель врагов!»
— Сегодня ночью ты возвысишься до своего имени, — сказал я, — или у меня больше не будет врагов и работы для тебя!
И с этими словами я натянул плащ на голову и уснул.
Рука отца коснулась моего плеча, и я, открывая глаза, тут же схватился за меч.
— Время, — сказал он, — и буря усиливается.
Поднявшись со своего места, я отряхнул плащ и подобрал вокруг себя, чтобы он не мешал движениям.
— Раз было такое, — заметил отец, — собрались мы разорить один прибрежный город… так вот, идя на штурм, мы выбросили наши ножны и поклялись, что не спрячем мечей, пока не победим…
— Весьма благородное решение… Считай, что я свои тоже выбросил; я их оставлю только потому, что они усыпаны драгоценными каменьями. Кто знает, не понадобится ли нам когда-нибудь рубин-другой?
