выстрелила в двух мужчин. Гитири упал, схватившись за грудь, высоко подняв одно плечо.
Это привлекло внимание Кабайи. Он увидел ее и прокричал приказ своим оставшимся людям повернуться лицом к новому врагу. Он поднял пистолет в сторону Шафран.
Она выпустила одинокую непрерывную очередь из своего пистолета-пулемета, которая разнесла голову Кунгу Кабайи на куски.
Люди Кабайи увидели, что их предводитель мертв. Они начали бросать оружие и молить о пощаде. Еще несколько из них были застрелены, прежде чем Макори крикнул: - "Хватит!’
Шафран проигнорировала все это. Она вошла в дверь кладовой и увидела смутные очертания людей, едва различимые в пыли и мраке. Ей пришло в голову: а что, если они подумают, что я враг?
- ‘Не стреляйте!’ закричала она. – Это я - Шафран!
И первое, что она услышала, был высокий, пронзительный голос, кричащий: - "Мама!’
Герхарду потребовалась секунда, чтобы понять, что он не спит. Это была Шафран. Она повернулась к нему, и он увидел, как мрачная маска обученного убийцы исчезла, когда она заметила его и побежала в угол, где он сидел на корточках рядом с детьми.
В руке у него был пистолет. Он посмотрел на нее, и боль и облегчение в его глазах сказали ей, что она только что предотвратила.
Они молча обнялись. Двое детей бросились к ней, и она упала на колени с раскрытыми руками и обняла их обоих, когда они бросились в ее объятия.
Герхард осторожно поднял Шафран на ноги.
- Мне нужно кое-что показать маме, - сказал он детям.
- Ты показываешь ей дедушку? - спросил Зандер.
Шафран проследила за взглядом Зандера на скорчившееся тело в дальнем конце кладовой, затем она обернулась и закричала: - ‘Бенджамин! Бенджамин! Пожалуйста, иди сюда!
Бенджамин опустился на колени рядом с телом Леона и пощупал несуществующий пульс, но ему хватило одного взгляда, чтобы понять, что он смотрит на труп.
Шафран разрыдалась. Ее тело сотрясалось от горя, и между рыданиями она ругала себя, говоря: - "Я должна была прийти раньше ... должна была прийти быстрее ... это была моя вина".
Герхард обнял ее. Он погладил ее по голове, пытаясь успокоить. Гарриет, ее щеки были мокрыми от собственных слез, сказала: - Вот, позволь мне.
Она обняла Шафран и подождала, пока та выплачется, а затем сказала мягко, но твердо: - "Шафран, дорогая, посмотри на меня ... ’
Шафран подняла голову с плеча Гарриет.
- А теперь слушай внимательно, - продолжала Гарриет, глядя Шафран в глаза. - Ты не сделала ничего плохого. Ничего ... Ты спасла нас. Все в этом доме обязаны своей жизнью тебе и храбрецам, которые пришли с тобой. Твой отец так гордится тобой ... Я верю, что сейчас он смотрит на нас сверху вниз, и его душа спокойна, потому что он знает, что вся его работа, вся его жизнь стоили того, потому что она произвел тебя на свет. Он оставил тебе великолепное наследие, и он полностью верит в тебя, чтобы воздать тебе должное. Так что не упрекай себя. Не беспокойся о том, что ты сделала. Думай о будущем и делай то, что правильно. Это все, о чем Леон Кортни попросил бы свою дочь.
В двадцати милях отсюда, на горе Лонсоне, Насериан ахнула, когда Маниоро открыл глаза. Она наклонилась вперед, но муж ее не видел. Его взгляд был сосредоточен на чем-то бесконечно далеком.
- ‘Я вижу тебя, Мбого, брат мой,’ - прошептал он. - Я уже в пути ...
Глаза Маниоро закрылись. Дыхание покинуло его тело в долгом, нежном вздохе. И он больше не дышал.
- Я так горжусь тобой, дорогой, - сказала Шафран, крепче прижимая к себе Герхарда, когда они стояли перед тем, что когда-то было входной дверью в ее семейный дом, но теперь стало входом в отель "Маниоро Хиллз".
Под руководством Герхарда местные строители и ремесленники превратили бывший дом Кортни в центральный центр сдержанного, роскошного курорта. Бар, ресторан, читальный зал и вестибюль занимали первый этаж, с полудюжиной спален наверху. На территории были построены бассейн и два теннисных корта, а также пятнадцать коттеджей, в каждом из которых была спальня, ванная комната и терраса. Коттеджи были выстроены так, чтобы из них открывался вид на захватывающий пейзаж Рифтовой долины, но ни один из них не был виден из других. Абсолютная конфиденциальность была гарантирована.
Герхард настоял на том, чтобы везде, где это возможно, использовались местный камень, дерево и солома, а декоративные мотивы в каждой гостевой комнате и общественном месте отражали традиции народа кикуйю и масаи. Его намерение состояло в том, чтобы дать людям, которые останавливались или обедали в отеле, опыт, который был уникальным, безошибочно кенийским.
- Дух моего отца смотрит на это сверху, я уверен в этом, - сказал Бенджамин, когда они вошли в вестибюль, занимавший старый холл и столовую. - Он так гордится тем, что вы создали от его имени.
- Ты уверен, что он не пьет с моим отцом? - спросила Шафран.
Они оба рассмеялись, но их веселье было горько-сладким и смешанным с меланхолией, потому что прошедшее время притупило, но не стерло боль той ночи, когда умерли два кровных брата.
Кениец в элегантно сшитом сером костюме, чье красивое, умное лицо оттеняли очки в золотой оправе и еще более выделялись намеком на седину в его коротко остриженных волосах, подошел к Шафран сзади.
Он вежливо кашлянул и сказал: - "Извините, мэм".
Она повернулась, и ее лицо расплылось в широкой улыбке.
- Маку! Как я рада тебя видеть! В офисе президента мне не сказали, что ты приедешь.
Маку Макори, гордый обладатель степени магистра государственного управления Лондонской школы экономики и личный секретарь президента Джомо Кеньятты, улыбнулся в ответ.
- Я правая рука нашего лидера. Естественно, я хочу убедиться, что все его приготовления в порядке.
- Надеюсь, ты тоже хотел повидаться со старыми друзьями.
– Конечно, всегда, - сказал Маку, когда они обменялись дружеским поцелуем. Затем он протянул руку, сказал: "Бенджамин!" - И двое мужчин пожали друг другу руки. - Значит, в Национальной больнице решили, что могут отпустить вас на пару дней?
-
