А Евгения ничего не знала о своем сыне; не знала, спасли его или он находится в руках ее врагов!
Если и у него есть свой Симон; если и он пьяный бессознательно смеется над ней?
Император удалился от ярости своего народа и нашел пристанище в Вильгельмсгее; он был в безопасности, и потому весь гнев и вся ненависть раздраженных парижан обратились на Евгению, остававшуюся еще среди волновавшейся столицы!
И разве не она была виновна во всех темных делах второй империи? Разве не она стремилась к тому, чтобы вместе с Наполеоном основать свой трон на трупах? Разве честолюбие, властолюбие, жажда величия и славы не потушили в ней всех благородных чувств, которые так чудно украшают государыню?
Разве перед ней не вставали тени тех несчастных, которые обязаны ей своей гибелью? Разве не звучали грозно и оглушительно в ее ушах эти слова: Монтана, Кайена, Китай, Алжир и Мексика?
Разве не виновата она в бесполезно пролитой крови, которая лилась реками, и разве не упрекает ее совесть в том, что она дала повод к последней войне, в которой тысячи, десятки тысяч должны были расстаться с жизнью?
Она хотела упрочить свой трон, удовлетворить свое честолюбие, но чаша терпения переполнилась!
4 сентября утром, после бессонной ночи, Евгения в утреннем наряде вышла из спальни в будуар. Она еще ничего не знала о происшедшем в тот вечер и ночь; она не знала еще всего значения совершившейся перемены.
Несмотря на то, она была в большом волнении.
Евгения лежала на шелковой подушке, не смыкая глаз, и думала о событиях последних недель и об их последствиях. Она чувствовала то чрезмерный гнев на всех и все, то глубокое отчаяние и одиночество, а потом мучительное сознание своего бессилия; была задета ее самая чувствительная струна, ее честолюбие и блеск были повергнуты в прах!
Но она еще надеялась на лучшее, рассчитывала на своих многочисленных друзей, министров и советников; она считала еще не все потерянным и даже в тот день хотела издать новые постановления, чтобы призвать парижан и всю Францию к поголовному участию в войне!
Евгения была так занята своими планами и мыслями, что сначала не заметила отсутствия камерфрау, которые всегда являлись, когда она входила в будуар, чтобы помочь ей одеться, узнать, какой туалет приготовить и чего она желает к завтраку.
После туалета Евгения всегда отправлялась к обедне в церковь Сен-Жермен Л'Оксерруа.
Камерфрау не являлись; время шло, а между тем в этот день предстояло столько работы, что Евгения не хотела терять ни минуты!
Она намеревалась тотчас после обедни собрать совет министров и немедленно начать действовать.
Императрица удивлялась невнимательности, камерфрау и принялась звонить; проволоки были проведены в переднюю и в комнату ее свиты.
Но и этот зов остался без результата! Никто не являлся к нетерпеливо ожидавшей императрице.
Что это значило?
Евгения во второй раз позвонила; вдруг портьера из передней с шумом распахнулась.
Императрица надеялась увидеть камерфрау и намеревалась сделать ей должное замечание, но была сильно удивлена, увидев вбежавшую в комнату госпожу Лебретон, которую она не ожидала.
Госпожа Лебретон была издавна доверенным лицом императрицы, которая часто пользовалась ее дружескими услугами.
Но в каком виде и с каким выражением лица явилась она в будуар вместо камерфрау!
Госпожа Лебретон, очевидно, торопилась и была невнимательна при своем туалете. На ней было тяжелое шелковое платье, большой пестрый платок и смятая шляпка, свидетельствовавшая о той поспешности, с какой она ее надела; волосы были растрепаны, руки без перчаток, лицо бледно и выражало испуг.
Евгения отступила от нее.
— Боже мой, что случилось, Лоренция? — спросила она. Госпожа Лебретон бросилась перед ней на колени, она едва дышала, ломала руки и рыдала.
— Ужасно, — проговорила она с трудом и отрывисто. — О, Боже, это несчастье, и вы ничего не знаете! Заклинаю вас, не теряйте ни одной секунды и оставьте Тюильри; вы должны бежать, бежать сейчас же, иначе будет слишком поздно!
— Встаньте, Лоренция! Ваше опасение неосновательно! Вы любите меня, и я вам очень благодарна, но вы видите все в черном свете.
— Только в бегстве, в немедленном бегстве спасение для вас, заклинаю вас всем святым, не теряйте ни минуты, иначе все потеряно!
— Вы взволнованы, Лоренция! Ваш страх неоснователен! Уверяю вас, что вы напрасно беспокоитесь! Успокойтесь! Трошю дал мне слово помочь словом и делом в минуту действительной опасности, и я полагаюсь на него! Трошю человек честный.
— О, Боже мой, вы не верите мне! Императрица подвела госпожу Лебретон к дивану.
— Успокойтесь, Лоренция! В крайнем случае Трошю пришлет мне своего адъютанта, чтобы известить меня об опасности и передать мне совет, если мне что-нибудь будет угрожать, чего я не думаю; у меня есть еще советники и друзья.
— Никаких, государыня, никаких! Они все бежали или перешли к вашим врагам!
— Быть не может, Лоренция!
— Клянусь вам в этом! Они находятся теперь среди ваших врагов, которые каждую минуту могут ворваться сюда.
— Но слуги?
— Все разбежались!
— Стража?
— Ее более не существует! Солдаты братаются с восставшим народом.
Императрица сильно побледнела.
— Как, — сказала она глухим голосом, ибо теперь ей стало ясно, почему никто не являлся на ее зов, — следовательно, я одна в Тюильри?
— Одна и покинута! Только с большим трудом и опасностью мне удалось пробраться к подъезду; Карусельная площадь полна народа; стража ушла; камергеры и камерфрау, слуги, все бежали, комнаты пусты.
— А княгиня Эслинген, герцогиня Боссано?
— Уехали, бежали!
— Графиня Примоли, маркиза Бартолини, Паликао, Шевро, Руэр, барон Давид…
— Никого! Все бежали!
— Это ложь, — вскричала Евгения, — это невозможно! Я имела столько преданных лиц, обязанных мне благодарностью…
— Это обманщики, они покинули вас! Слышите вы! В этот миг во дворец явственно долетел крик толпы. Императрица оцепенела при этом угрожающем, страшном шуме; она как бы остолбенела на мгновение: испуг овладел ею, она видела себя покинутой, погибшей!
Гул толпы становился сильнее с каждой секундой; от Карусельной площади он явственно доносился до ушей обеих женщин.
«Долой императрицу! Да здравствует республика!» — гремело из тысяч уст.
— Скорее отсюда! Взгляните из-за занавески на эту бушующую толпу! — вскричала госпожа Лебретон. — Боже мой, Боже мой!
Евгения стояла как бы среди обломков внезапно рухнувшего горделивого здания; потом она, казалось, решилась на что-то.
