Ознакомительная версия.
– О да, – сказала мне Вивиана. – Очень.
Я вздрогнул и очнулся. Она сидела, склонив голову набок, и смотрела на меня, в глазах ее опять искрился смех. Я рассмеялся вместе с нею. А потом протянул к ней руки. Она прильнула ко мне, подняла ко мне лицо. И я поцеловал ее губы, сначала со страстью, потом с нежностью, а потом отпустил ее,
Рождество в Каэрлеоне. Одна за другой проходят перед моим взором картины: солнце, и снег, и свет факелов, молодость и смех, отвага и гордость свершений и время, отвоеванное у забвения. Мне стоит только закрыть глаза, да нет, даже и этого не надо, достаточно посмотреть в огонь, и все это снова со мной.
Вот Вивиана подводит ко мне Пелеаса, который обращается со мною почтительно, а с ней любовно; он – король и муж.
– Она принадлежит Верховному королю, а уж потом мне, – говорит он. – А я... со мной то же самое. Я принадлежал ему еще задолго до того, как попал в ее сети. Перед Верховным королем и господом богом кто из нас сам себе господин?
А вот Бедуир, однажды вечером он встретился мне у реки, медленно катившей свои обильные мутно-серые воды между зимних берегов. В прибрежных камышах плавала, промеривая илистое дно, флотилия белых лебедей. Начинался снегопад, в тихом воздухе медленно кружили подобные пушинкам невесомые снежные хлопья.
– Мне объяснили, что ты пошел в эту сторону, – сказал мне Бедуир. – Я за тобой. Король тебя ждет. Пойдем. Смотри, как холодно, и еще холодает. – А на пути ко дворцу он мне сказал: – Есть новости о Моргаузе. Она отослана обратно в Лотиан и будет жить в Каэр Эйдине в обители монахинь. О том, чтобы ее там содержали под надежным надзором, позаботится Тидваль. И ходят слухи, что туда же к ней пришлют ее сестрицу Моргану. Король Урбген, говорят, не может ей простить, что она едва не втянула его в изменнический заговор, и опасается, как бы пятно позора не легло на него и его сыновей, если она останется в его доме. К тому же еще, она взяла себе в любовники Акколона. Так что Урбген намерен ее от себя отослать и хочет только испросить согласия Артура. Не сомневаюсь, что он его получит. Артуру спокойнее будет, если обе его любящие сестрицы окажутся взаперти и где-нибудь как можно дальше отсюда. А мысль эта принадлежит Вивиане, – со смехом добавил он и искоса взглянул на меня. – Ты меня прости, Мерлин, но теперь, когда врагами короля оказались женщины... разве не к лучшему, что и управляется с ними тоже женщина? А тебе, на мой взгляд, надо радоваться, раз можно не ввязываться в это дело...
Вот Гвиневера за ткацким станком. Ясное утро, под окном блестит на солнце снег, а на подоконнике поет птица в клетке. Королевины руки праздно покоятся среди пестрых нитей, прелестная головка повернута к окну: во рву играют мальчики. «Это могли бы быть мои сыновья» – так говорит она. Но глаза ее следуют не за белокурыми детьми Лота, они устремлены лишь на темноволосого отрока Мордреда, который стоит чуть поодаль, но не как отверженный, следящий за игрой счастливых братьев, а скорее как принц, наблюдающий за своими подданными.
А вот и сам Мордред. Мне не довелось беседовать с ним. Мальчики почти все время проводили на детской половине, занимались с учителем фехтования или с другими наставниками, которым поручено было их образование. Но однажды на исходе серого зимнего дня я случайно заметил его у ворот сада – он словно поджидал там кого-то. Я остановился в отдалении, не зная, какими словами его приветствовать, ведь я был всем известным врагом его матери. Но тут он вдруг вскинул голову и сделал шаг вперед. Из-за облетевших розовых кустов вышли король с королевой. Что меж ними было сказано, я на расстоянии не слышал, видел только, как королева улыбнулась и протянула мальчику руку, а король с ласковым видом произнес какие-то слова, Мордред ответил. И они втроем пошли из ворот – король, королева, а между ними Мордред.
И, наконец, сам Артур однажды вечером в личных королевских покоях, куда Вивиана принесла ларец – показать сокровища из Сегонтиума.
Ларец стоял на мраморном столе, принадлежавшем еще моему отцу, металлический, массивный, с исцарапанной, промятой крышкой – она выдержала при оползне удары камней и обломков рухнувшего храма. Король наложил на нее руки. Она не сразу поддалась, но потом он ее поднял, легко, как древесный лист.
Внутри лежало все, как я запомнил. Сквозь прогнившую рогожу блестел наконечник копья. Артур извлек копье из ларца и пальцем попробовал острие. Жест естественный, как дыхание.
– Разве что для красоты, – заметил он, протер ладонью ряды самоцветов на рукояти и отложил священное оружие в сторону.
Вслед за копьем на свет явилось плоское блюдо, инкрустированное по краю драгоценными каменьями. И наконец из-под вороха пожелтевших полотняных лоскутьев извлечена чаша.
Это была глубокая чаша с расширяющимся верхом наподобие небольшого греческого кратера, ее называют Граалем. Она сияла чистым золотом, и видно было по тому, как он держал ее, насколько она тяжела. По выпуклой наружной поверхности шли резные узоры, а ручки имели форму крылышек. Венец, пониже края, куда не достанут губы пьющего, был выложен изумрудами и сапфирами. Артур обернулся ко мне и обеими руками протянул мне Грааль.
– Вот, возьми-ка и посмотри. Я еще никогда не видел такой драгоценности.
Я покачал головой.
– Нет, она предназначена не для моих рук.
– И не для моих, – сказала Вивиана. Он еще минуту разглядывал чашу, а затем опустил обратно в ларец вместе с блюдом и копьем и завернул все в полотнище, истончившееся от старости, как кисея.
– И вы даже не можете мне сказать, где мне хранить это сокровище и что я должен с ним сделать?
Вивиана только взглянула на меня и ничего не ответила. Я же произнес слова, бывшие лишь слабым отзвуком того, что я уже говорил когда-то, давным-давно:
– Грааль предназначен не для тебя, Артур. Тебе он не нужен. Ты сам послужишь Граалем для своего народа, тобой люди утоляют свою жажду, на тебя будут уповать, и ты не обманешь надежд и никогда не покинешь совсем свой народ. Нет, тебе не нужна эта чаша. Оставь ее для тех, кто придет потом.
– Ну, коли так, раз она не моя и не ваша, – заключил Артур, – пусть Вивиана заберет ларец и запрячет его с помощью своих чар так, чтобы никто никогда не мог разыскать, покуда не явится достойный.
– Не разыщут, – сказала Вивиана и захлопнула крышку ларца.
После этого занялся среди холода Новый год, и исподволь подошла весна. Я отправился домой в исходе апреля, когда ветры потеплели, новорожденные ягнята блеяли на холмах, а в ветлах золотились пушистые сережки.
В пещере было прибрано и тепло, она опять обрела жилой вид. Меня ждала и пища: свежий хлеб, кувшин молока и горшок меда. У входа, подле источника, лежали приношения, оставленные моими соседями, а из Яблоневого сада было привезено все мое имущество, книги и лекарства, а также инструменты и большая стоячая арфа.
Ознакомительная версия.
