Толстяк быстро дочитал последние строки.
— Да, брат! А как ты смотришь на то, чтобы я пошел вместе с тобой? Я сгораю от нетерпения увидеть лицо отца Гаудека в тот момент, когда он услышит важную новость.
— Нет, я хотел бы пойти один.
— Ох, ну почему я должен оставаться здесь в одиночестве?
— Ты мог бы прочесть молитву. Почему бы нет?
— Ох-ох-ох, брат…
— Или заняться своим кувшином.
— Ох-ох-ох… Действительно, почему бы и нет?
Отец Томас не удержался от усмешки:
— Я знал, что ты не сможешь устоять перед вторым предложением.
И он быстро вышел из кельи.
Войдя в небольшое помещение, служившее аббату Гаудеку кабинетом, Томас застал отца-настоятеля низко склонившимся над ворохом карт звездного неба, на поля которых он острым пером наносил эклиптические расчеты. Это были новые данные, обусловленные мартовским расположением звезд в Северном полушарии, настолько существенные, что аббат горел желанием как можно скорее сообщить их молодому датскому астроному Тихо Браге, с которым состоял в переписке.
— Не помешаю, ваше преподобие?
Аббат Гаудек, крупный человек лет пятидесяти, меньше всего напоминавший монаха, каковым его принято представлять себе, оторвал взгляд от карт. Его лицо озарила улыбка.
— Ты никогда не мешаешь, Томас. Проходи.
— Спасибо, ваше преподобие.
— И не называй меня все время «ваше преподобие». Ты по меньшей мере на десять лет старше меня. К тому же мы одни. — Аббат отложил в сторону перо. — Чем могу быть полезен?
Томас на секунду смешался, не зная, как начать. Только что он был готов выпалить радостную новость о скором прибытии Витуса, но, оказавшись в келье настоятеля, больше напоминавшей кабинет ученого, передумал и степенно произнес:
— Извини, я пропустил вечернюю молитву.
— Наверняка у тебя были на это причины, и, несомненно, веские. — Гаудек не собирался допытываться, какого рода причины помешали прийти приору на службу: слишком доверительные отношения их связывали.
— Так оно и есть. Меня действительно отвлекло нечто серьезное. Вот, посмотри. — Томас решил не разводить длинных речей, поскольку Гаудек был не только аббатом, но и, подобно ему самому, ученым, а посему презирал пустую болтовню.
— Как могло письмо стать помехой?
— Прочти. Может быть, тогда ты поймешь меня.
Гаудек взял послание и углубился в чтение. Томас с нетерпением ждал его реакции. Наконец аббат вернул ему послание профессора Джироламо.
— Эта новость одновременно радует и огорчает меня.
— Радует и огорчает?
— Да… Но сядь же! Стоишь передо мной, как один из твоих учеников.
Томас молча повиновался.
— Радует, потому что Витус жив. Хотя за прошедшие четыре года до Камподиоса доходили вести о нем, но мир полон опасностей, и одна из них — все сметающая на своем пути чума, которую наш мальчик, судя по всему, чудом избежал. Deo gratias! Как пишет профессор, он даже открыл ее причины. Если это в самом деле соответствует действительности, то твой любимый ученик совершил деяние, значение которого мы сегодня даже не в силах оценить по достоинству. Это меня также радует.
— А что же тебя огорчает, брат?
Аббат Гаудек откинулся назад, машинально поигрывая перочинным ножичком.
— Огорчает меня то, что старая Тония умерла и не сможет повторить Витусу то, о чем поведала в своей исповеди.
Отец Томас попробовал поставить себя на место Витуса и тоже испытал легкую грусть.
— Да, — тихо произнес он, — не сможет. Надеюсь, это не будет для Витуса большим ударом.
— И я надеюсь, — кивнул аббат, — очень надеюсь.
Через три дня, утром, вскоре после молитвы третьего часа[58], в северные ворота Камподиоса постучали. Брат Кастор, погруженный в мир грез и сновидений, испуганно вздрогнул. Огляделся по сторонам, делая это скорее механически, ибо зрение его давно оставляло желать лучшего. Кто-то просил впустить его? Кажется, да, а может, и нет… Еще мгновение — и его голова снова бессильно упала на грудь.
В ворота снова постучали. Теперь уже погромче, не оставляя сомнений, что кто-то хотел войти. Брат Кастор с трудом поднялся и отодвинул тяжелый засов. Калитка со скрипом отворилась.
— Pax Domini vobiscum[59], — приветствовал он надтреснутым голосом призрачные фигуры, — что вам угодно?
— Ты не узнаешь меня, брат Кастор? — раздался звонкий мужской голос.
— Нет. Да… Э-э… не могу ж я всех знать. — Кастору было неприятно, что глаза год его от года слабеют, однако не настолько неприятно, чтобы он принял предложение отца Томаса, который не раз уговаривал привратника сделать операцию.
— Вижу, что серая пленка доставляет тебе много проблем, брат. Я Витус.
— Витус? Витус! Неужели это ты? Извини ради Бога! Ну ты же понимаешь, солнце еще не пробилось, все во мгле, а осторожность еще никому не мешала…
— Конечно, конечно. Это мои добрые друзья — Рамиро Гарсия и малыш Энано со своей дочуркой Неллой.
— Разумеется! Я вижу вас, дети мои! — Кастор зажмурился. — А что там за мальчик возле человека по имени Энано?
— Это не мальчик, Кастор, это Бородач, наша коза, которая заботится о том, чтобы малышка Нелла не умерла с голоду. Ну так что? Ты впустишь нас?
— Да-да, конечно. Идите за мной. Аббат Гаудек наверху, в своем кабинете. — Старый привратник закрыл калитку и торопливо зашаркал вперед. Он знал здесь каждый камень, так что плохое зрение не препятствовало ему. Собственно говоря, он должен был остаться на своем посту, но не хотел лишать себя удовольствия лично объявить радостную весть.
Перед дверями кабинета Кастор приложил палец к губам.
— Тс-с-с! Аббат очень занят в это время. Астрономия, чтоб вы знали. Вообще-то он не разрешает беспокоить его до службы шестого часа[60], а потом обедает вместе со всеми братьями в трапезной.
— Хорошо-хорошо. — Витуса уже начало одолевать нетерпение. — Уверен, что для нас он найдет минуточку.
Кастор постучал в дверь, одновременно приоткрыв узкую щель:
— Аббат Гаудек, брат! Ты подивишься, кого я тебе привел!
— Аббат Гаудек пошел за аурипигментом. — Это был голос Томаса, который как раз поднялся и направился к двери. — Он ему нужен, чтобы окрасить в желтый цвет звезды на картах. Кого это ты там при… О Господи! Витус! Неужели это ты? — Высоченный приор сделал два больших шага и горячо обнял своего ученика. — После стольких лет отсутствия ты наконец снова дома. Даже не верится!
Он освободил Витуса из крепких объятий и обратился к маленькому ученому:
