Чёрный Рыцарь поблагодарил своих избавителей с таким величавым достоинством, какого они раньше не замечали в нём, принимая его скорее за отважного воина, чем за знатную особу.
— Прежде чем выразить признательность моим преданным и усердным друзьям, — сказал он, — для меня чрезвычайно важно узнать, кто такие эти неожиданные враги. Вамба, подними забрало Синего Рыцаря. Он, кажется, начальник шайки.
Шут подбежал к предводителю убийц, который лежал, придавленный своим конём, и так сильно расшибся, что был не в состоянии ни бежать, ни сопротивляться.
— Ну-ка, храбрый воин, — сказал Вамба, — дай я тебе послужу оруженосцем, как послужил конюхом. Я тебя с лошади снял, я же с тебя и шлем сниму.
С этими словами он довольно бесцеремонно снял шлем с головы Синего Рыцаря, и глазам зрителей представились седые кудри и лицо, которое Чёрный Рыцарь никак не ожидал встретить при подобных обстоятельствах.
— Вальдемар Фиц-Урс! — воскликнул он в изумлении. — Что могло побудить человека твоего звания и с твоей доброй славой взяться за такое гнусное дело?
— Ричард, — отвечал пленный рыцарь, подняв на него глаза, — плохо же ты разбираешься в людях, если не знаешь, до чего могут довести честолюбие и мстительность.
— Мстительность? — повторил Чёрный Рыцарь. — Но я никогда не обижал тебя. За что же ты мне мстишь?
— За мою дочь, Ричард, на которой ты не захотел жениться. Разве это не достаточная обида для норманна такого же знатного рода, как и ты?
— Твоя дочь? — спросил Чёрный Рыцарь. — Вот странный предлог для вражды, дошедшей до кровавой расправы! Отойдите прочь, — господа, мне нужно поговорить с ним наедине. Ну, Вальдемар Фиц-Урс, теперь говори чистую правду: сознавайся, кто тебя подбил на это предательство?
— Сын твоего отца, — отвечал Вальдемар. — Как видишь, он карает тебя за то лишь, что ты был непокорным сыном своего отца.
Глаза Ричарда сверкнули негодованием, но лучшие чувства пересилили в нём гнев. Он провёл рукой по лбу и с минуту стоял, глядя в лицо поверженному барону, в чертах которого гордость боролась со стыдом.
— Ты не просишь пощады, Вальдемар? — сказал король.
— Кто попал в лапы льва, тот знает, что это было бы бесполезно, — отвечал Фиц-Урс.
— Так бери её непрошеную, — сказал Ричард, — лев не питается падалью. Дарю тебе жизнь, но с тем условием, что в течение трех дней ты покинешь Англию, поедешь укрыть свой позор в своём нормандском замке и никогда не дерзнёшь упоминать имя Джона Анжуйского в связи с этим вероломным преступлением. Если ты окажешься на английской земле позднее положенного мною срока, то умрёшь, а если малейшим намёком набросишь тень на честь моего дома, клянусь святым Георгием, не уйдёшь от меня и даже в церкви от меня не спасёшься! Я тебя повешу на башне твоего собственного замка на пищу воронам… Локсли, я вижу, что ваши иомены успели уже переловить разбежавшихся коней. Дайте одну лошадь этому рыцарю и отпустите его с миром!
— Если бы я не думал, что слышу голос, которому должен повиноваться беспрекословно, — отвечал иомен, — я бы с охотой послал вслед этому подлецу добрую стрелу, чтобы избавить его от длинного путешествия.
— У тебя английская душа, Локсли, — сказал Чёрный Рыцарь, — и ты чутьём угадал, что обязан мне повиноваться. Я Ричард Английский!
При этих словах, произнесённых с величием, подобающим высокому положению и благородному характеру Ричарда Львиное Сердце, все иомены преклонили колена, почтительно выразили свои верноподданнические чувства и просили прощения в своих провинностях.
— Встаньте, друзья мои, — милостиво сказал Ричард, глядя на них с обычной приветливостью, успевшей потушить пламя внезапного гнева. Выражение его лица, хотя и горевшего ещё от сильного напряжения, уже ничем не напоминало о недавней отчаянной схватке. — Встаньте, друзья мои! Ваши бесчинства как в лесах, так и в чистом поле искупаются верной службой, которую вы сослужили моим несчастным подданным под стенами Торкилстона, а также и тем, что сегодня выручили из беды вашего короля. Встаньте, мои вассалы, и будьте мне впредь добрыми подданными. А ты, храбрый Локсли…
— Не зовите меня более Локсли, государь, и узнайте то имя, которое получило широкую известность и, быть может, достигло даже и вашего царственного слуха… Я Робин Гуд из Шервудского леса.
— Стало быть, король разбойников и глава добрых молодцов? — сказал король. — Кто же не знает твоего имени! Оно прогремело до самой Палестины! Но будь уверен, мой славный разбойник, ни одно дело, совершённое в моё отсутствие и в порождённые им смутные времена, не будет вменено тебе в преступление.
— Вот уж правду говорит пословица, — вмешался тут Вамба, несколько менее развязно, чем обычно, -
Когда уходит кот,
Нет у мышей забот.
— Как, Вамба, и ты здесь! — сказал Ричард. — Я так давно не слышал твоего голоса, что думал — ты спасся бегством.
— Это я-то спасся бегством? Как бы не так! — сказал Вамба. — Когда же видно, чтобы глупость добровольно расставалась с доблестью? Вон лежит жертва моего меча — славный серый мерин. Я бы предпочёл, чтобы он стоял здесь в добром здоровье, а на его месте валялся его хозяин. Сначала я немного сплоховал, это верно, потому что пёстрая куртка — не такая хорошая защита от острых копий, как стальной панцирь. Но хоть я и не всё время сражался мечом, согласитесь, что я первый протрубил сбор.
— И очень кстати, честный Вамба, — сказал король. — Я не забуду твоей верной услуги.
— Confiteor! Confiteor![51] — раздался смиренный голос поблизости от короля. — Ох, остальная латынь вся из головы вылетела! Но я сам исповедуюсь в смертном грехе и прошу только, чтобы простились мне мои прегрешения перед тем, как меня поведут на казнь!
Ричард оглянулся и увидел весёлого отшельника, который, стоя на коленях, перебирал чётки, а дубинка его, изрядно поработавшая во время недавней свалки, лежала на траве рядом с ним. Он состроил такую рожу, которая по его мнению, должна была выражать глубочайшее сокрушение: глаза закатил, а углы рта опустил книзу, словно шнурки у кошелька, по выражению Вамбы. Однако все эти признаки величайшего раскаяния не внушили особого доверия, так как на лице отшельника проглядывало сильное желание расхохотаться, а глаза его так весело блестели, что и страх и покаяние были, очевидно, притворны.
— Ты с чего приуныл, шальной монах? — сказал Ричард. — Боишься, что твой епископ узнает, как ты усердно служишь молебны богородице и святому Дунстану?.. Не бойся, брат: Ричард, король Англии, никогда не выдаст тех секретов, которые узнает за бутылкой.
