Потом за нас взялась созданная в декабре 1917 года ВЧК. Бывший уголовно-политический заключённый Феликс Дзержинский подбирал сотрудников под себя. Подобранные сотрудники подбирали себе помощников. И так далее по принципу цепной реакции на основе принципа добровольности и преданности делу революции.
Дзержинский ещё не понимал, что из польского боевика-националиста он должен был превратиться в одного из лидеров, от кого зависит судьба русского народа. Осознание придёт позже, когда он поймёт, что карающий меч выбит из его рук и сам он тоже может погибнуть от этого же меча. Возможно, что мне просто повезло, что я попал в руки Дзержинского. Будь на его месте другой человек, не исключено, что ко мне применили бы высшую степень пролетарской защиты.
— Кто вы такой? — спросил меня Дзержинский.
— Человек, — ответил я.
— Шутить изволите, сударь, — обиделся председатель ВЧК.
— Какие шутки, господин Дзержинский, — сказал я, — два месяца сижу, никто и ничего не говорит, а тут оказывается, что никто и не знает, кто я и за что посажен.
— Ошибаетесь, господин Казанов, — сказал Дзержинский, — мы знаем, кто вы, просто хотим проверить вашу искренность.
— И как, проверили? — совершенно искренне поинтересовался я.
Похоже, что я уже разозлил Дзержинского. Он закурил и стал широкими шагами расхаживать по кабинету, делая глубокие затяжки.
— Курить будете? — внезапно спросил он.
— Не откажусь, — сказал я и взял предложенную папиросу.
— Самое интересное, — сказал первый чекист, — мы действительно не знаем, кто вы такой. Знаем, что вы мелкий чиновник министерства иностранных дел, но что вы делали в Зимнем дворце? И что за бумаги вы сжигали?
— Вы бы доверили кому-то ваши семейные тайны? — спросил я.
— Конечно, нет, — искренне ответил Дзержинский.
— Вот и я решил, что мне семейные тайны доверить некому, — сказал я.
— Хорошо, а почему денежное содержание вам выплачивалось управлением военной контрразведки? Какое отношение вы имеете к военному ведомству? — допытывался Дзержинский.
— Да никакого отношения я не имею к этой контрразведке, — совершенно искренне говорил я.
— Чем занимался ваш непосредственный начальник полковник Борисов? Где он сейчас? — следовал новый вопрос.
— Не знаю, — отвечал я. Я и действительно не знал, где он. Где-то за границей. Это все равно, что сказать — на деревне у дедушки.
Вопросы следовали один за другим. Чем занимались, что означают не сожжённые мною письма, почему я числюсь по ведомству иностранных дел, кто руководил нами, почему мы располагались в Зимнем дворце? На все вопросы следовал ответ — не знаю. Я в эти вопросы не вникал. В нашей работе вообще не положено влезать в то, что поручено не тебе. Излишнее любопытство не только не приветствовалось, но и пресекалось.
Не получив ничего нового, Дзержинский велел отправить меня снова в тюрьму. Я сидел почему-то в одиночке. Мер физического воздействия ко мне не применяли, потому что будущий генеральный прокурор СССР Андрей Януарьевич Вышинский ещё числился в рядах меньшевиков и не выражал восторга по поводу советских порядков.
В камере я встретил Новый год. Честно говоря, если не ведёшь записей или не учитываешь дни, то сбиваешься со счета. Просто в один из дней, во время раздачи пищи раздатчик шепнул — с Новым годом. Значит, 1918 год. Прожито почти двадцать семь лет жизни и кроме родителей некому даже слезу пролить по поводу моей несчастной судьбы.
До «красного террора» оставалось полгода, но в воздухе уже пахло грозой. Как это объяснить, не знаю, но у меня, сидящего в одиночке, было какое-то предчувствие перемен.
Примерно в середине января меня снова вызвали к Дзержинскому.
— Вспомнили, что-нибудь? — спросил председатель ВЧК.
— Трудно что-то вспомнить, если ничего не знаешь, — ответил я. Когда положение безвыходное, то только лишь юмор может поддержать волнение духа.
О намерениях большевиков судить было трудно. 5 января был разгон мирной демонстрации в поддержку Учредительного собрания. 7 января большевики разогнали само Учредительное собрание. С 1 февраля по большевистскому декрету Россия перешла на Григорианский календарь, и после 31 января наступило сразу 14 февраля.
— Товарищ Ленин считает, что вы можете быть полезны Советской власти и вас следует освободить под постоянный надзор до того момента, когда вы добровольно будете работать с новым правительством России, — сказал Дзержинский. — С большим сомнением, но и я огласился с мнением председателя Совнаркома. Товарищ Мария, — громко сказал председатель ВЧК.
В кабинет вошла женщина-чекист. Будем точнее, девушка-чекист. Чекистка. Лет двадцати пяти. В красной косынке, кожаной куртке, подпоясанной ремнём с кобурой нагана, в яловых сапогах.
— Вот, товарищ Мария, ваш подопечный, — сказал Дзержинский. — Пока он наш потенциальный враг. Вы его будете сопровождать везде. Повторяю — везде. Даже спать он должен под вашим присмотром. В случае контрреволюционной деятельности вы можете привести в исполнение подписанный ему приговор социальной защиты — расстрел. Если он от вас сбежит для враждебной деятельности, можете привести приговор в исполнение в отношении себя.
— А от вашего поведения будет зависеть жизнь этой девушки. Вот и выбирайте между вопросами чести и исторической целесообразности, — сказал мне главный чекист страны.
— Вы меня хорошо поняли, товарищ Мария? — спросил Дзержинский девушку.
— Поняла, товарищ председатель ВЧК! — звонко ответила чекистка.
— У этой рука не дрогнет, — подумал я.
— Вот ваши мандаты, — сказал Дзержинский и подал каждому из нас по бумажке.
В моей бумажке было написано:
МАНДАТ.
Предъявитель сего, Казанов Дон Николаевич, является важным потенциальным сторонником или противником Советской власти и находится под наблюдением и защитой Всероссийской Чрезвычайной Комиссии до особого на то распоряжения.
Пред. Совнаркома В. Ленин (Ульянов).
Пред. ВЧК Ф. Дзержинский.
Все скреплено печатями управделами Совнаркома и канцелярии ВЧК.
Маленькая бумажка, а определяет жизнь мою и судьбу до особого на то распоряжения.
Мы вышли из кабинета.
— Давайте знакомиться, — предложил я.
— Обойдёшься, — сказала Мария и подтолкнула меня в спину.
— Весёлое начало, — подумал я. — Вероятно, надзирательница из женской тюрьмы.
— Куда пойдём? — поинтересовался я.
