На другой день к полудню мы уже бросали последние взоры на тающий вдали желтый берег Мысыра. Стояла тихая погода, море было спокойно, и длинный турецкий каик ходко продвигался вперед, подгоняемый дружными гребками двадцати пар длинных весел. К вечеру налетел несильный левантиец, большой парус вздулся пузырем, и судно пошло быстрее.
Хазиз оказался верным своему слову. Он легко договорился с именитым турком и кормчим, которые с большой чуткостью отнеслись к его просьбе и… к звону его золотых монет.
А мне пришлось принять от Хазиза, кроме пояса-сабли, щит из кожи носорога, мушкет, сделанный в стране испанцев, богатый лук с тридцатью стрелами, и также новую одежду, включая халат атласный, чалму зеленую (сам я ее так до сих пор и не удосужился приобрести) и сапоги из телячьей кожи, завезенные из Франгистана. Тузар получил в подарок лук, попроще, чем мой, но тоже хороший, колчан со стрелами и пару прекрасно закаленных наконечников для копий. Кроме того, каждому из нас еще досталось по кабардинскому кинжалу и по мешочку денег: мне с золотыми арабскими диргемами, а Тузару — с серебряными турецкими пиастрами. Имея все это (включая тяжелый кошель, добытый нами в бою у Девяти пальм), мы могли считаться довольно состоятельными людьми.
В Стамбуле мы простояли одну ночь и часть утра: здесь были выгружены некоторые ценности, составляющие боевую добычу турок в египетской войне, взяты на борт какие-то товары, запасы воды и провизии. На берег мы с Тузаром не сходили. Да и вообще избегали всяких разговоров даже со своими попутчиками.
Слава аллаху, и важный наша тоже не искал нашего общества.
Вскоре мы уже благословляли пронизывающие ветры и суровые холода Ахына. Ветры и холода говорили нам и о близости родины, где, как мы это сразу почувствовали, конец кавказской весны ничуть не будет напоминать ним конец весны египетской.
Посланец султана Селима высадился в Кафе[19], а мы удачно попали на купеческий каик, идущий к адыгским берегам, и днем позже ступили на землю Тамани.
В Тамани, поразившей меня сходством своего названием с именем Туманбей, мы задержались ровно настолько, чтобы сделать необходимые покупки. На разноголосом и разноликом базаре, где встречались чеканные носы грузин, круглые лица татар, курчавые головы евреев, раскосые глаза ногайцев, а нередко и красивые, смелые, добрые лица адыгов, мы купили лошадей. Я взял за довольно дорогую цену резвого и сильного жеребца гнедой масти. Тузару достался конь подешевле, но очень рослый и выносливый. Потом в лавке у одного армянина мы приобрели сшитые в Кабарде черкески: мне черную из тонкого сукна, Тузару — погрубее, серую. Наконец мы обзавелись шапками, бурками косматого войлока и адыгской обувью: на мои ноги мы нашли красные сафьяновые чевяки[20] и ваки[21] для них, а на ноги Тузара — чевяки попроще, из черной кожи. Кроме того, всего за два бешлика[22] Тузар купил себе пару шарыков из воловьей кожи и к ним войлочные голенища.
Верные своему правилу — отдыхать по-настоящему лишь в самом конце намеченного пути, мы в тот же день решили покинуть Тамань. Знающего человека расспросили о самой малолюдной и кратчайшей дороге к берегам реки Балк и в ранних вечерних сумерках уже нахлестывали коней.
Соления мы объезжали стороной, со встречными людьми не останавливались, не заговаривали, попутных обгоняли. На ночлег с удовольствием устраивались в лесу, где все было так для нас непривычно: не жалит знойное солнце, не скрипит песок на зубах, не сушит горло горячий ветер. Поистине благодать аллаха простирается над той страной, где всегда можно насладиться упоительной свежестью воздуха, густой тенью зеленеющих лесов, прохладой кристально чистых рек.
Не надо возить с собой воду, не надо искать топлива для костра и корма для лошадей — все у тебя под ногами.
Шесть дней, которые мы потратили на дорогу от Тамани до твоего дома, Шогенуко, прошли совсем не заметно. И это были самые приятные дни на всем нашем долгом пути из Каира в Мекку, из Мекки — к подножию Ошхамахо.
ХАБАР ТРЕТИЙ,
подтверждающий поговорку о том, что можно спастись от чумы, но погибнуть от иной, совсем пустяковой болезни
Широким теплым крылом простерлась над Мысроко гостеприимная заботливость князя Жамбота. В честь почетного гостя устраивались молодежные игрища, пиры с музыкой и пением старинных воинственных песен, долгими пересказами древних легенд о могучих богатырях — нартах.
Дважды съездили на охоту и в полной мере потешили мужественные сердца свои травлей матерого медведя и свирепого выродка лесных чащ — клыкастого вепря. Всей душой предавался Мысроко веселой этой забаве смягчались резкие черты его сурового лица, когда лежал у его ног огромный медведь, поверженный короткий прикованной саблей-джате (в отличие от обычной, ею можно не только рубить, но и колоть, что и сделал наш герой, столкнувшись вплотную с загнанным и взбешенным зверем). Он понимающе улыбался молодому уорку, заразительно хохотавшему после близкого и знакомства с медвежьими когтями, которые только что лишили парня нижней половины правого уха. И добрели глаза Мысроко, если он видел меткий выстрел из лука, стремительный бег коня или яростный напор дикого кабана, стремящегося вырваться из кольца облавы и жаждущего пролить при этом кровь вековечных врагов лошади, собаки и человека. Шогенуко так и не узнал, кто отбил у него часть табуна, Это мог быть и старый пши Кучмазуко, и братья Тыжевы, а может, и молодцы из рода Куденетовых. Так или иначе, уже пора было отправляться в набег на чужие пастбища. Мысроко Тамби с готовностью присоединился к молодому князю. И все вышло как нельзя удачно: и погода стояла сухая, и ночь выдалась безлунная, и табун оказался большой, и, слава аллаху, не обошлось без хорошей стычки в темноте с уорками Куденетовых или Тыжевых.
А может, и Кучмазуковых. Сотни четыре лошадей пригнали наутро к Шогенуковскому хаблю. По дороге еще прихватили отару чьих-то овец. Половина добычи по праву принадлежала Мысроко. Правда, гостеприимный князь хотел отдать своему гостю все, но тот не согласился: у этого набега было две головы, а не одна. Шогенуко из своей половины наделил своих уорков, а Тамби — ему осталось одарить лишь одного Тузара.
К этому времени люди Шогенуко успели соорудить для князя из Мысыра усадьбу по соседству с владениями их хозяина. С согласия других князей, Мысроко занял пустующие земли на речушке Куркужин. Из-за этих земель князья иногда спорили, и не потому, что нуждались в новых пастбищах и пашнях: незанятых угодий в Кабарде хватало. В те времена чего не хватало, так это крестьянских рук, которые могли бы обработать всю пригодную для пахоты землю, да скота, который мог бы съесть всю траву между Балком и Сунжей. Но признать право соседа на никому не принадлежащие угодья — это значило уронить свое благородное достоинство. А Мысроко Тамби — тут дело другое. Он здесь никогда не жил. Он ведь приехал из далекого и таинственного Мысыра.
