Павел Лаптев в операторскую кабину поднялся как на мостик корабля: чинно, по–капитански. Сменщик встретил его кратким докладом:
— Стан не включали. Передавать тебе нечего. Обо всем расскажет технолог — вон он идет!
Феликс Бродов, как всегда нарядный, в белой рубашке и новеньком галстуке, шел от нагревательных печей к операторской кабине. Сзади него широко шагал вразвалку ещё не совсем проснувшийся Егор. Он всегда выходил из дому на десять минут позже отца, но в цеху с ним появлялся почти одновременно. И хотя технолог на время поставил его на «прореху», он в начале смены приходил в операторскую кабину, здоровался с отцом, касался пальцами рычажков и кнопок операторского пульта.
— Долго будем стоять? — крикнул Егор, догоняя Феликса. Тот, не оборачиваясь, буркнул:
— Спроси у слесарей.
Ответ Феликса означал: стан стоит из–за нагревательной печи. Когда это случается в смену Павла Лаптева, то скорой работы не жди. Лаптев строго следит за температурой заготовки; недогретую чушку в клеть не пустит.
Егор и Феликс поднялись в операторскую кабину. Отсюда им хорошо было видно, как нагревальщик бегал вдоль печи, заглядывал через синий глазок в огненное чрево. Павел Лаптев поднес к губам микрофон, спросил: — Что там произошло? Нагревальщик подошел к своему микрофону: — Забурились горелки. Фракция густая — точно масло прет. Фильтры забивает.
— А система подачи топлива? Ведь там же приборы автоматического контроля.
— Приборы есть, контроля нет.
— А в ночной? — Они ж, горелки. Почти все поменяли. Сейчас и эти заменим.
Павел Лаптев, заметив среди слесарей–наладчиков знакомую фигуру академика Фомина, вспомнил наказ директора и начальника цеха предупреждать о появлении генерального, настойчивую просьбу академика не тревожить заводских начальников во время его деловых визитов на стан, все–таки решил послать Егора за главным вальцовщиком стана — Настей Фоминой.
— Я мигом, — заторопился Егор. — Может быть, и начальнику цеха передать?
— Не надо, — возразил Лаптев–старший и, попросив Феликса побыть у микрофона, спустился вниз к нагревательной печи. Незаметно подошел к группе слесарей, в центре которой, склонившись над чертежом, сидел на старом стуле академик. Рука его с карандашом размашисто сновала по линиям, губами он что–то пришепетывал; слесари знали его удивительную способность определять в точности любую неисправность; а однажды, и это запомнилось всем и рассказывалось в разных вариантах, академик, войдя в цех, постоял с минуту у чистовой клети и приказал остановить стан. Оператор у чистового проката, ясное дело, с вопросами к академику. Фомин скомандовал устранить три неисправности: сменить вал средней клети, прибавить на полсотни градусов температуру подогрева и убавить на пять метров в секунду скорость проката. С тех пор прокатчики стали смотреть на академика как на волшебника. Когда он появлялся на стане, все наладчики, инженеры торопились к нему со своими «болячками». И если уж старик склонялся над чертежом — знай: диагноз будет поставлен точный и рецепт прописан. Вот и теперь слесаря–наладчики и два специалиста по нагревательным печам — они не отходили от печи третьи сутки — затаили дыхание, боясь помешать академику. А он все сновал карандашом по линиям чертежа, точно распутывал нитки и пришептывал губами. Вот он остановился у крестика, не поворачивая головы, спросил:
— Что за прибор?
Специалист из Ленинграда, не отрывавший взгляда от руки академика, пояснил:
— Регулятор смесителя, Федор Акимович.
— Устройство? — Г–м–м… М–да–а… Он, наверное, Федор Акимович… — в растерянности залепетал ленинградец.
Но Фомин его перебил: — Кто знает устройство прибора?
Молчали инженеры, молчали наладчики. Приборов тут было много, и немудрено, что устройство одного из них, «вписанного» заподлицо в панель, никто не знал. И может, потому академик никого не бранил, а глухо, как бы между прочим, сказал:
— Выньте!
Два слесаря бросились к прибору. Академик и специалисты продолжали рассматривать чертеж, только теперь уже, кроме академика, никто не вникал в суть чертежа, хотя из чувства такта и не отрывали от ватмана взгляда, но думали о другом: укажет старик на неисправность или нет. Когда слесарь снял с панели прибор и подал его академику, Фомин, едва взглянув на черную коробочку, с раздражением проговорил:
— Нагородили тут разной всячины!
Он бесцеремонно вынул из нагрудного кармана куртки одного из слесарей отвертку, стал ловко поддевать ею тонкие сеточки в приборе и бросать их на стол. Входил в азарт, все более раздражался, ворчал:
— Поди, в кабинете отдельном, шельма, сидит, с толстой папкой ходит, — а уж что званий понахватал, так и не счесть. За один только прибор этот пять премий получил!..
Академик выбросил несколько медных золотистых сеточек, а одну — стальную, с крупными ячейками повертел в руках, затем аккуратно вправил её на старое место и тихо пробурчал:
— Врезайте прибор в схему и запускайте печь.
Через несколько минут печь глухо и ровно загудела. Все стали смотреть на большой белый циферблат со стрелкой, указывающей температуру. Стрелка медленно поднималась. Все смотрели на нее, как на чудо. И стрелка, точно угадывая тревогу людей и желая вознаградить их за долгие поиски, за бессонные ночи, достигла нужной цифры. И кто–то из слесарей не выдержал, сказал:
— Чудеса!..
Академик горячо возразил:
— Нет тут, мил человек, никаких чудес. Конструктор, создавая прибор, чрезмерно его усложнил, наставил фильтров разного сечения, — он добивался точности, которая здесь не нужна и даже бессмысленна. Нагромоздил фильтров, не добился надежности. Вот и вся загадка. Не чудеса это, а глупость. И глупость не простая, а с претензией. Да, да — я‑то уж знаю: с претензией. А все истинно умное и даже гениальное — просто. Непременно просто!..
Академик вытер белой тряпкой длинные костлявые пальцы и направился к кабине операторского поста. Сзади, боясь обогнать его, шагал старший оператор стана Павел Лаптев.
Феликс и Егор, завидев в дверях операторского поста академика Фомина, поднялись с лавочки, хотели спуститься вниз, но академик, разгадав их маневр, сделал рукой жест, означающий: «сидите, вы нам не помешаете». Тронул за локоть Лаптева–старшего, попросил узнать, скоро ли приготовлять стан к пуску. В этот самый момент в кабину вошла Настя, — за ней только что ходил Егор, и она, занятая какой–то срочной работой, пообещала: «Скоро приду». Она кивнула Феликсу, Павлу Ивановичу и подошла к деду. На щеке деда Настя увидела масляное пятно и стала вытирать платочком. Фомин, склонив седую голову на плечо внучки, отдыхал.
