И, уже далеко не так развлекая, эта выдумка с Пуату приводила Амбруазину в бешенство. Что давало ей прекрасный повод для мести.
Ибо, притворяясь смиренной, кроткой и добродетельной, она не забыла, что единственная ее цель — отомстить «им» и особенно «ей». Она не забыла об еще более важной вещи — о миссии, вверенной ей господином, который не примет поражения.
Иногда она хотела об этом забыть. Но тогда дрожь от страха сотрясала ее, возрождала ее ненависть к «тем», кто нанес ей поражение.
Ах! Сколько лет ей пришлось притворяться и следить в зеркало за своим выздоровлением, а потом за восстановлением ее лица. Некоторые рубцы не исчезнут никогда. Но не это задевало ее больше всего. Она не была такой как прежде, и иногда она себя с этим поздравляла. Она больше не была такой юной, и красивой, и все это — по вине Анжелики, — говорила она себе, — ибо ей казалось, что Анжелика питает свою собственную красоту и молодость тем, что Амбруазина их теряет. «Чем больше я дурнела, тем ослепительнее она становилась. Да… даже в Тидмагуше, когда она была больна и я держала ее в своих руках…»
Однако со временем вуалетки Амбруазины стали прозрачнее. Зеркала возвещали, что она могла снова появиться на людях, и пришло время, когда старому Пари было пора отправиться в могилу в следствие действия какой-то микстуры. И немного спустя ей, вдове, пришло время отправиться в другой город и показать там свое лицо, сменив, однако, имя.
Потом все пошло без сбоев, по плану, тщательно разработанному.
После того, как она женила на себе в Невере господина де Горреста, вокруг нее снова стали собираться «верноподданные»: дворяне, промотавшие наследство, лакеи-обманщики, черные души, похожие на нее, привлеченные ее богатством, и которые, получая вознаграждение, выполняли ее приказы, интриговали, покупали нужных людей, сообщников или, если того требовала ситуация, заставляли молчать неугодных.
Первым из ее слуг, сам не зная того, стал не наделенный большим умом и особенными достоинствами ее новый муж, господин де Горреста.
Очень быстро, пользуясь любыми возможностями, она внушила ему интерес к делам колонии, затем заставила испросить какого-либо поручения или должности в Новой Франции. В итоге его назначили временным губернатором, вместо господина де Фронтенак, который был вызван в Париж на беседу с королем. И поскольку многие подозревали, что господин де Фронтенак попал в немилость, то имелись основания полагать, что господин де Горреста будет вице-королем Новой Франции в течение нескольких лет.
Для Амбруазины, его супруги, которая назвалась Армандой, урожденной Ришмон, и которой восхищались из-за того, что она следовала за мужем в отдаленные суровые края, выпало несколько недель в Париже, где она навестила несколько мест, в которых справлялась (через почту или доверенных лиц) о деле «Ликорны». Она находила пикантным — под предлогом родства справляться о судьбе мадам де Модрибур и ее экспедиции.
Затем она поехала в Версаль, чтобы навестить короля, который ее совершенно не узнал.
Но это было слишком. Однажды она встретилась взглядом с зеленоглазым юношей… и тотчас же ее карета отправилась в Гавр. Амбруазина очень радовалась, что оставила позади себя столицу и оказалась в открытом море.
Она не боялась плавания. И для нее было не важно, что она вынуждена начать свою деятельность в Канаде, поскольку к этому обязывало ее новое положение. В первый раз она была Благодетельницей и могла передвигаться в любом направлении. Но на этот раз нужно было ехать в Квебек, и с самого начала она вооружилась терпением, чтобы приготовить самую сладкую улыбку.
Но… что они себе вообразили, в самом деле?..
У нее была совершенно другая цель, нежели выслушивать льстивые речи этих неотесанных колонистов.
У нее никогда не было намерения киснуть в Квебеке, в этом ледяном городе противоположностей, который к тому же претендовал на звание столицы. «Маленький Версаль» — как говорил этот смешной маркиз Виль д'Аврэ. А этот простофиля де Фронтенак верил.
Их положение принуждало их, и это в особенности бесило ее, жить в этом городе, принимать гостей и приветствовать при встрече чуть ли не каждого жителя, чем, впрочем, она рассчитывала воспользоваться при расправе с худшими из ее врагов: Жоффрея и Анжелики де Пейрак и вызывая из прошлого имя отца д'Оржеваль. Известие о смерти последнего ее воодушевило.
«Попозже, Голдсборо, — сказала она себе. — Потерпим, если так надо…»
Она была права.
С первых дней плаванья по Сен-Лорану настоящее открывало перед ней лица прошлого. Уже умерли те, кому надлежало умереть. Ах! Как она радовалась, глядя, как раскачивается на рее тело лейтенанта де Барсемпюи, который ненавидел ее за то, что она приказала убить его подружку Нежную Мари.
— «Это англичане, — убедила она мужа, нового губернатора. — Вражеские разведчики, которым удалось проникнуть в русло Сен-Лорана… Казните его, чтобы показать, что вы не похожи на губернатора де Фронтенака, невнимательного к врагам Франции и к французским гугенотам, присоединившимся к ним. Жаль, что из-за тумана не удалось захватить в плен весь экипаж».
И в Квебеке, подозревая, что некоторые ее узнали, она применила срочные меры.
К сожалению, эта дурочка Дельфина и толстая хозяйка «Французского Корабля», к которой она испытывала антипатию, ускользнули у нее из-под носа… Почему? Как?.. И она забеспокоилась.
Но наконец ей показалось, что счастье снова возвращается вместе с мистической защитой, в которой она начала сомневаться. Она узнала, что дочь графа и графини де Пейрак — девчонка, для которой Анжелика собирала аметисты на берегах Голдсборо — была пансионеркой у монашек в конгрегации Нотр-Дам, в Монреале.
Случай предоставил в ее распоряжение ребенка ее врагов. С самого начала она облизывалась, предвкушая удовольствие. Дьявол на этот раз был на ее стороне. Остров Монреаль, вверх по Сен-Лорану, был далеко, но удовольствия, которые ей сулило пленение девчонки и страдания маленькой жертвы, стоили всех неприятностей и скуки от путешествия, опасного и несносного из-за присутствия этих идиотов-колонистов, которые называли себя «жителями» и претендовали на титул господ, потому что им было предоставлено право охотиться и ловить рыбу.
Но чем больше она их ненавидела, тем больше она ободрялась, ибо она знала, что им еще предстоит расплата за их надменность. И она начала потихоньку принимать, начала окружать себя «маленьким двором», потому что ей сказали, что иначе нельзя. «Позже, Голдсборо!.. Ты подождешь, Голдсборо, я еще вернусь к тебе! Месть — это блюдо, которому надо дать остынуть, а потом уже смаковать!» И повторяя это, как стишок, она громко хохотала. «Очень холодное блюдо!»
Она могла ждать это главное блюдо ее кухни, а пока что занималась вопросом похищения Онорины. Она хотела замучить ее до смерти и потом одно за другим отправлять доказательства этого своему заклятому врагу, Анжелике, с ее удивительной красотой и необъяснимой силой привлекательности, Анжелике — матери этого ребенка.
— Скорее, поедем в Монреаль, — сказала она супругу, — надо познакомиться с подданными до зимы и стереть из их памяти образ губернатора де Фронтенака.
До этого момента все шло гладко. До того момента, когда она оказалась перед этой маленькой бешеной девчонкой, которая принялась орать, обвиняя ее в отравительстве: «Это дама Ломбард! Это дама Ломбард! Отравительница!..»
Сколько ей потребовалось терпения и хитрости, чтобы уладить скандал и сгладить тягостное впечатление от сцены. Эти канадцы имели странное и смешное обыкновение обожать своих детей и верить им во всем.
Ей удалось устранить Мать Буржуа, устроив так, что ее якобы вызвал епископ, ей удалось устранить ее дядю и тетку, ибо она с неудовольствием узнала, что в этих краях живет брат Анжелики, и все это было очень противоречиво. Ей пришлось признать, что членов этой семьи, пусть даже они едва знакомы, объединяет мистическая связь: она образуется между ними, возникает сообщничество, мало понятное и мало объяснимое, но очень могучее.
