Ознакомительная версия.
Началась открытая вражда государя с митрополитом из-за опричнины. И они оба, и все вокруг хорошо понимали, что Филиппа не ждет ничего хорошего, но отступить глава Русской церкви уже не мог.
Иван Васильевич, галопом вернувшись в Александровскую слободу, метался по своим покоям, швыряя все, что попадало под руку. На губах выступила пена. Это было признаком сильной злости, почти потери сознания. Рядом, как всегда, верные отец и сын Басмановы и Афанасий Вяземский. Скуратов поотстал, потому как наводил порядок на другом конце Москвы. Когда Григорий Лукьянович вернулся в Слободу, ему коротко пересказали открытый спор с Филиппом. Малюта сокрушенно покачал головой:
– Не любит жизнь митрополит, ох, не любит…
Скуратов быстро стал нужным государю. Совсем недавно он был почти никем, а ныне вон как приближен. И за что? Не воеводскими деяниями, как тот же Алексей Басманов, а совсем другой нужностью. Афанасий Вяземский рук марать не желает, сам в пыточную не спешит, чтобы каленым железом правду выжигать. Федька Басманов, тот вообще как красная девица, человека зарубит и не поморщится, но в крови при том постарается не запачкаться. Сколько кафтанов так перевел! Стоит только капле крови на сукно попасть, нет чтобы замыть и носить дальше – нос воротит и велит сменить! Оба Басмановых от запаха горелого человеческого мяса морщатся. А Григорий Лукьянович ничего не боится, ни крови на рукаве, ни криков истошных, ни вони горелой человеческой плоти от каленого железа, ни митрополичьих укоров… Он как верный цепной пес, для него хозяйская воля важнее своей собственной жизни. Велит Иван Васильевич Малюте самому из себя жилы вытянуть, Скуратов вытянет и не крикнет при том.
Скуратову не нужны признания его заслуг, как Курбскому, не нужны подарки, как Федьке Басманову, не нужны имения и даже деньги… Ему нужно служение государю. Эту безграничную преданность в Малюте государь уже увидел и оценил.
Неожиданный совет подал Федор Басманов. Он, с трудом скрывая зевок (искренне не понимал, чего государь так добивается единомыслия с этим Филиппом), протянул:
– А ежели у него благословения при людях коленопреклонно попросить? Небось не посмеет отказать?
Грозный метнул на любимца взгляд и вдруг согласился:
– В монашеском обличье явлюсь! Покорных не секут!
Басманов-младший все равно не понимал своего благодетеля, но спорить не стал, в монашеском так в монашеском, какая разница? Федор не знал, что его благодетель очень боится обещанного митрополитом проклятия. Знал бы об этом сам Филипп, глядишь, и повернуло бы по-другому. Но митрополит забыл об угрозе, прозвучавшей в тиши царских покоев.
Прошло два дня. Филипп заметил отчуждение немалой части священников. Нет, они не порицали митрополита, но как-то постарались не попадаться ему навстречу, чтобы не подходить к руке за благословением, пореже встречаться взглядом. Сам митрополит усмехнулся: побежали, как мыши из погреба в половодье! Но отступать не собирался. Разве можно молча смотреть на людские мучения и слышать о многих беззакониях, творимых царскими слугами?! Если государь мнит себя вершителем человеческих судеб, то и должен быть подобен тому, чью власть хотел бы захватить. Иисус был прежде всего прощающим! И людские жизни для него дороги, даже тех, кто много грешен был…
Вот этого Иван Васильевич не желал понять! Царь считал себя вправе распоряжаться человеческими жизнями по своей прихоти.
В Успенском соборе шла воскресная служба. Филипп вдруг осознал, что прислушивается, не откроются ли двери храма, впуская царских карателей? Перекрестился, моля Господа о прощении, и постарался больше на такие мысли не отвлекаться.
Не удалось.
Когда в собор снова посреди службы вошел государь со своими цепными псами, народ уже почти привычно шарахнулся к стенам. Филипп украдкой вздохнул: ну что, он теперь будет каждую службу срывать? Скосив глаза на Ивана Грозного, митрополит едва не запнулся в произносимых словах. Царь был в черном монашеском клобуке и черном же опричном одеянии. На сей раз ни мечей, ни сабель ни у него, ни у опричников не видно. Подойдя быстрым шагом прямо к митрополичьему месту, Иван остановился и громко попросил благословения.
Афанасий Вяземский ехидно улыбался в усы. А хорошо они придумали! Не посмеет митрополит не дать простого благословения, ведь государь не говорит, на что просит! Но Филипп молчал. В храме наступила полная тишина, даже певчие замолкли. Слышно только легкое потрескивание свечей.
Иван Грозный повторил свою просьбу о благословении. Снова молчание. Кажется, митрополит действительно не знал, как быть, а потому стоял столбом. Благословить? Но государь, только выйдя из храма, тут же велит кого-нибудь казнить или замучить!
Из-за спины Ивана Васильевича бочком выдвинулся Федор Басманов:
– Владыка, к тебе пришел благочестивый царь и требует твоего благословения…
Благочестивый?! Требует?! На лице Филиппа не отразилось ничего из того, что тот успел подумать, но глаза на государя все же поднял. Сказавши «аз», говори уже и «буки»…
– Государь, к чему принял такой вид? Убойся суда Божьего… Сам просишь прощения во грехах своих перед Богом, прощай же и других, грешных перед тобой…
На лице царя резко обозначились скулы, лоб прорезала синяя жила.
– Филипп, нашу ли волю мыслишь изменить? Лучше бы тебе быть единомысленным с нами!
Иван Васильевич говорил тихо, так, чтобы пока слышал только сам Филипп и присмирел. Но тот не собирался отступать. И благословлять государя тоже.
– На Руси ныне нет сострадания даже к невинным и правым. За алтарем, государь, твоей волей безвинно проливается кровь христианская! Я скорблю о тебе, пекусь о твоем спасении. А за истину благочестия готов потерпеть и лишение сана, и всякие муки.
Лицо Грозного перекосило совсем, он так грохнул посохом о пол, что вздрогнули, кажется, даже светильники под потолком, в стороны полетели искры, а сам посох зазвенел!
– Я был слишком мягок к тебе, митрополит, и к моей стране! Теперь вы у меня взвоете!
Взметнулись полы царской одежды, от этого движения даже погасли две свечи, стоявшие поближе. Вслед за государем вон из храма бросились и его сопровождающие. Федор досадливо кусал губы: экой этот Филипп несговорчивый! Как бы не вышел боком совет, данный Ивану о просьбе благословить…
Продолжить службу в тот день Филипп уже не мог.
На следующее утро на его митрополичьем дворе творилось невообразимое. Толпа кромешников с гиканьем ворвалась в ворота, похватала четверых старцев из приближенных к Филиппу и потащила их вон на улицу.
– Куда?! – метнулся на крыльцо сам митрополит, защитить, заступиться.
Ознакомительная версия.
