— Позор! Позор! Позор! — вскричал Тачвуд и заговорил еще резче и быстрее, чем обычно. — Неужто вы можете отдать свою плоть и кровь человеку вроде этого Балмера даже теперь, когда вы знаете, что он за птица, только потому, что озлобленная старая дева распространяет сплетни о вашей сестре? Не больно вы уважаете высокочтимое имя Моубреев! Знай мой бедный, старый простоватый родитель, на что готовы пойти носители этих двух звучных слогов лишь ради того, чтобы обеспечить себе кусок хлеба, он поставил бы благородных Моубреев не выше смиренных Скроджи. Полагаю, что и молодая особа такая же.., так же торопится выйти замуж за кого попало?
— Простите, мистер Тачвуд, — ответил Моубрей, — истинные чувства моей сестры совершенно противоположны тому, что вы ей приписываете, и настолько, что мы с ней сейчас расстались почти в ссоре из-за того, что я поддерживаю домогательства этого господина. Бог свидетель однако, что я так поступил лишь потому, что не видел иного выхода из крайне неприятного положения. Но поскольку вы расположены, сэр, вмешаться в это дело и помочь мне выпутаться из крайне сложных обстоятельств, которые, готов признать, еще усложнились из-за моей опрометчивости, я готов все передать в ваши руки, как если бы вы были моим отцом, вставшим из могилы. Все же не могу не выразить удивления, что вы так хорошо осведомлены обо всех этих делах.
— Разумные речи, молодой человек! — одобрил путешественник. — Что же касается моей осведомленности, то я уже довольно давно знаю о кознях этого господина Балмера так подробно, словно находился подле него, когда он выкидывал свои подлые штуки с вашей семьей. Сейчас вы, наверно, и не подозреваете, — продолжал он конфиденциальным тоном, — что событие, которого вы еще так недавно желали, в известном смысле состоялось уже раньше и что брачный обряд между вашей сестрой и человеком, именующимся лордом Этерингтоном, уже имел место?
— Берегитесь, сэр! — запальчиво вскричал Моубрей. — Не злоупотребляйте моим благодушием — это не предмет для дерзких шуток, место и время для них тоже неподходящие.
— Я говорю вполне серьезно, и это такая же правда, как то, что я питаюсь хлебом насущным, — возразил Тачвуд. — Обряд совершил мистер Каргил, и имеются два живых свидетеля, которые слышали, как были произнесены слова: «Я, Клара, беру тебя, Фрэнсиса», или же другие соответствующие слова, принятые шотландской церковью вместо этой священной формулы.
— Это невозможно, — объявил Моубрей. — Каргил не осмелился бы сделать такую вещь: совершить тайно то, о чем вы говорите, значило бы для него лишиться прихода. Ставлю свою душу против лошадиной подковы, что это выдумка. А вы являетесь, сэр, ко мне, когда семью нашу постигло бедствие, с россказнями, в которых не больше истины, чем в алкоране.
— В алкоране (или, точнее, в коране, ибо «ал» — грамматический член) имеются кое-какие бесспорные истины но дело сейчас не в этом. Мне придется изумить вас еще больше. То, что ваша сестра вступила в брак с этим самым Балмером, присвоившим титул лорда Этерингтона, — истинная правда. Но правда и то, что брак этот не стоит и мараведиса, ибо она в тот миг думала, что сочетается с другим лицом, одним словом — с Фрэнсисом Тиррелом, который и является тем, за кого выдает себя Балмер, — дворянином с высоким положением и богатством.
— Я не могу уразуметь во всем этом ни единого слова, — сказал Моубрей. — Сейчас же пойду к сестре и спрошу у нее, есть ли хоть капля правды и этой необыкновенной истории.
— Не уходите, — сказал Тачвуд, удерживая его. — Я объясню вам решительно все. А чтобы несколько успокоить вас, скажу сразу, что Каргил согласился совершить брачный обряд лишь потому, что вашу сестру оклеветали, уверив его, что брак — единственная возможность спасти ее репутацию. И я лично уверен, что в основе сплетен, распускаемых леди Пенелопой, лежат только отголоски этих клеветнических слухов.
— Если бы я мог так думать, — сказал Моубрей, — если бы я мог думать, что это правда — а ведь тут не трудно было бы усмотреть причину странного поведения моей сестры, — если бы иметь право считать, что это верно, я пал бы ниц перед вами, как перед ангелом божьим!
— Хорошенький, нечего сказать, ангел! — сказал Тачвуд, кинув отнюдь не восторженный взор на свои короткие, толстые конечности. — Слыхали вы когда-нибудь, чтобы ангелы носили гамаши? Или, может быть, по-вашему, ангелов посылают с небес спасать разорившихся лошадников?
— Называйте меня как хотите, мистер Тачвуд, — сказал молодой человек, — только пусть ваш рассказ будет правдой, а моя сестра — невинной.
— Хорошо сказано, сэр, — ответил старик, — хорошо сказано. Так, значит, вы готовы руководиться моей осмотрительностью и жизненным опытом. Смотрите же, никаких опрометчивых действий, никаких дуэлей, никаких драк. Предоставьте мне действовать за вас, и ваша лодка войдет в гавань под всеми парусами.
— Сэр, я должен чувствовать и поступать как джентльмен… — начал Моубрей.
— Как дурак, — прервал его Тачвуд, — вот самое подходящее слово. Ничто так не устроило бы этого Балмера, как завершить все свои гнусности стрельбой: он отлично знает, что человек, умеющий расщепить пулю об острие перочинного ножика, всегда может сохранить нечто вроде доброй славы, несмотря на любые свои подлости. Но я уж постараюсь закрыть для него этот выход. Садитесь, будьте благоразумны и выслушайте эту странную историю во всех подробностях.
Моубрей послушно сел, и Тачвуд на свой манер и с большим количеством характерных для него вводных замечаний поведал ему о юной любви Клары и Тиррела, о причинах, побудивших Балмера сперва содействовать их переписке в надежде, что своей тайной женитьбой брат окончательно погубит себя в глазах отца, о перемене в его намерениях, когда он увидел, какое значение придает старый граф женитьбе своего предполагаемого наследника на мисс Моубрей, об отчаянной выходке, которую он учинил, заняв место брата, и обо всех последствиях ее, которых здесь незачем напоминать, поскольку сам виновник весьма подробно изложил их в переписке с капитаном Джекилом.
Когда рассказ был окончен, Моубрей, совершенно ошеломленный необычайными вещами, которые он услышал, некоторое время оставался в задумчивости, а затем спросил, какие существуют доказательства, что эта странная история правдива.
— Показания, — ответил Тачвуд, — человека, принимавшего деятельнейшее участие во всех этих интригах с самого начала и до конца. На мой взгляд, он такой же прожженный негодяй, как сам дьявол, с тою лишь разницей, что это смертное исчадие ада творит зло, я полагаю, не ради самого по себе зла, а ради сопряженной с ним выгоды. Не могу сказать, послужит ли ему это защитой перед судом совести, но в его характере все же была человечность, и потому мой старый знакомец всегда готов был творить и добро и зло, лишь бы выгода была та же.
