Александр Дюма - Черный тюльпан. Учитель фехтования (сборник)

– Сударь, не будет ли с моей стороны нескромностью, если я позволю себе спросить, в какой части света я нахожусь?

– Сударь, – отвечал я, – вы находитесь неподалеку от Немана, в каких-нибудь тридцати лье от Кенигсберга, По левую руку от вас Фридланд, а справа – Балтийское море.

– Ах! Ах! – обронил мой собеседник, явно обрадованный моим ответом.

– Однако, сударь, – продолжал я, – смею в свою очередь ненавязчиво спросить, как могло случиться, что вы оказались в таком наряде, в черных шелковых чулках, цилиндре и со скрипкой под мышкой в тридцати лье от всякого жилья, да еще в подобную стужу?

– Да, это оригинально, не так ли? Дело же вот в чем… Но вы вполне уверены, что я нахожусь за пределами империи его величества государя всея Руси?

– Вы на землях короля Фридриха-Вильгельма.

– Что ж! Надо сказать вам, сударь, что я имел несчастье давать уроки танцев почти всем этим молодым людям, которые злоумышляли против его величества. Поскольку я, упражняясь в моем искусстве, постоянно ходил от одного из них к другому, эти безрассудные поручали мне передавать свои преступные письма, что я и делал, сударь, столь невинно, как если бы это были приглашения на ужин или на бал. Но потом разразился бунт, как вы, может быть, слышали.

Я утвердительно кивнул.

– Роль, которую я играл, стала, не знаю, каким образом, известна властям, и меня бросили в тюрьму. Дело обернулось серьезно, меня обвинили в соучастии в недонесении. Правда, поскольку я ничего не знал, я, как вы понимаете, не мог что-либо доносить. Это же очевидно, не так ли?

Новым кивком я подтвердил, что вполне разделяю его мнение.

– Так вот, сударь, в то время, когда я ждал, что буду повешен, меня усадили в закрытые сани, где мне, впрочем, было весьма удобно, но откуда я выходил не чаще двух раз в день ради отправления моих естественных надобностей, таких как завтрак и обед.

Я кивнул, показывая этим, что прекрасно его понимаю.

– Короче, сударь, минут пятнадцать назад меня высадили из саней посреди этой равнины, сани же умчались галопом, причем никто мне ни слова не сказал, что неучтиво, однако и на чай не попросили, что, напротив, очень любезно. Я думал, что нахожусь в Тобольске, за Уральскими горами. Вы знаете Тобольск, сударь?

Я кивнул: да, мол.

– Да теперь все ничего, я же в католической стране, ну, то есть, я хотел сказать, в лютеранской. Вы же, сударь, в курсе, что прусаки исповедуют учение Лютера?

Я произвел головой движение, подтверждающее, что мои познания простираются и до этих пределов.

– Что ж, сударь, мне остается лишь попросить у вас прощения за доставленное беспокойство и осведомиться, какие виды транспорта существуют в сей благословенной стране.

– А куда вы, собственно, направляетесь, сударь?

– Я бы желал попасть во Францию. Мне оставили мои деньги, сударь, я говорю это вам потому, что вы не похожи на вора. Коль скоро мое состояние скромно, около тысячи двухсот ливров ренты, сударь, пировать не придется, но экономно прожить можно. Вот я и хочу вернуться во Францию, чтобы спокойно проедать там мою ренту вдали от людских пороков и подальше от глаз правительств. Поэтому я вас спросил, какие вам здесь известны транспортные средства, по возможности менее… менее разорительные.

– Черт возьми, мой дорогой Вестрис, – сказал я, меняя тон, так как меня наконец проняла жалость к бедняге, который, хоть и сохранял улыбку на устах и хореографическую позу, больше не мог сдерживать дрожь, – по части транспортных средств у меня есть одно, если вам угодно, простое и доступное.

– Какое, сударь?

– Я тоже возвращаюсь во Францию, это и моя родина. Садитесь со мной в сани, я вас высажу, когда прибудем в Париж, на бульваре Бон-Нувель, как когда-то, прибыв в Петербург, высадил вас у гостиницы «Английская».

– Как, это вы, дорогой мой господин Гризье?[3]

– Я самый, к вашим услугам. Однако не будем терять время. Вы спешите, я тоже. Вот вам половина моих мехов. Берите же, грейтесь.

– По правде говоря, я и впрямь начал замерзать. Ах!..

– Да положите же куда-нибудь вашу скрипку. Места здесь довольно.

– Нет, благодарю. Если позволите, я буду держать ее под мышкой.

– Как вам угодно. Кучер, трогайте!

И мы во весь опор покатили дальше. Девять суток спустя, час в час, я высадил своего попутчика перед пассажем Оперы. Больше я никогда его не встречал.

А сам я, раз у меня ума не хватило сколотить состояние, продолжал давать уроки. Господь благословил мое искусство, и я так вышколил своих учеников, что ни один из них не был убит на дуэли.

А ведь это самое большое счастье, о каком может мечтать учитель фехтования.

Будочники – своего рода часовые, они несут службу на углу каждой из больших улиц в сарайчиках, называемых «будками»; не принадлежа ни к разряду штатских, ни к военным, они до некоторой степени сопоставимы с нашими полицейскими, хотя по рангу ниже. Один из них неизменно стоит перед дверью своего сарайчика с алебардой в руке; отсюда и происходит их название «будочники».

«Медведь» – слово, образованное из двух: «мёд» и корня глагола «ведать», буквально это означает «тот, кто знает мед»: животное получило такое название благодаря прирожденной ловкости, с какой оно отыскивает свое любимое лакомство. – Прим. авт.

Анонимный автор рукописи проговаривается, выдавая свое настоящее имя, которое он тщательно вымарал во всех других местах. Впрочем, я-то полагаю, что читатели давно узнали в герое этих мемуаров нашего знаменитого учителя фехтования собственной персоной, так что не вижу большой нескромности в том, чтобы оставить здесь фамилию «Гризье» как есть, все ее шесть букв.