— Клянусь честью, Кристиан, — сказал герцог со смехом, — вы самый обязательный из всех дядюшек и опекунов. Пусть племянница ваша переживет столько приключений, сколько невеста короля дель Гарбо у Боккаччо — вам всё равно. Чистая или опозоренная, она будет лишь ступенькой к вашей карьере.
Индийская пословица гласит: «Стрела презрения пробивает даже панцирь черепахи», и это особенно верно, когда совесть говорит объекту насмешки, что насмешка справедлива. Кристиан, уязвленный упреком Бакингема, тотчас принял надменный и угрожающий вид, никак не соответствующий тому долготерпению, в котором он не уступал самому Шейлоку.
— Вы сквернослов и недостойны своего звания, — вскричал он, — и таким я представлю вас всему свету, если вы не загладите нанесённую мне обиду!
— А каким же представить мне вас, — заметил герцог Бакингем, — если козявка, подобная вам, недостойна даже быть замеченной такими людьми, как я? Как назвать последнюю вашу затею, которая вызвала столь неожиданное недоразумение?
Кристиан не промолвил ни слова — то ли от бешенства, то ли от внутреннего убеждения в своей правоте.
— Полно, полно, Кристиан, — продолжал герцог, улыбаясь. — Мы слишком многое знаем друг о друге, нам ссориться опасно. Мы можем ненавидеть друг друга, обманывать друг друга — так водится при дворах, — но изобличать друг друга… какое недостойное слово!
— Я не произносил его, пока ваша светлость не вывели меня из терпения, — сказал Кристиан. — Вы знаете, милорд, я дрался и в Англии и за границей, и вы должны помнить, что я не потерплю оскорбления, которое можно смыть кровью.
— Напротив, — возразил герцог с той же язвительной учтивостью, — я совершенно уверен, что жизнь двадцати друзей ваших покажется вам пустяком, если они затронут — нет, не честь вашу, для вас это понятие не имеет большого значения, — а вашу выгоду. Образумьтесь, милейший, мы с вами слишком давно знакомы. Я знаю, вы не трус, и с удовольствием вижу, что могу извлечь искру огня из вашей холодной души. Теперь, если хотите, я расскажу вам про молодую особу, в которой, поверьте, принимаю самое искреннее участие.
— Я слушаю вас, милорд, — сказал Кристиан. — Но не думайте, что я не заметил насмешливого выражения вашего лица. Вашей светлости известна французская пословица: «Хорошо смеется тот, кто смеется последним», но всё же я слушаю вас.
— Слава богу, — ответил Бакингем, — ибо дело не терпит и смеяться тут нечему, уверяю вас. Итак, вот как развивались события, за истину которых я могу ручаться жизнью, состоянием и честью, если не довольно моего слова. Позавчера утром я от нечего делать и чтобы узнать, как идут наши дела, зашел к Чиффинчу, неожиданно встретил там короля и стал свидетелем удивительной сцены. Ваша племянница напугала хозяйку, оказала открытое неповиновение королю и гордо удалилась под защитой молодого человека, ничем не примечательного, если не считать его сносной наружности и неслыханной дерзости. Ей-богу, я едва удерживаюсь от смеха, вспоминая, как мы с королем оба остались несолоно хлебавши. Не буду отрицать, я тоже хотел было поухаживать немного за этой прекрасной Индамирой, но, ей-богу, молодой человек выхватил её у нас из-под носа, как мой Дрокенсер, лишивший пира двух королей Брентфорда. Он ушёл с большим достоинством, этот молодец. Нужно попытаться обучить этому Муна[84] — очень пригодится для его роли.
— Всё это мне непонятно, милорд, — возразил Кристиан на этот раз с обычным своим хладнокровием, — и я просто не могу поверить подобной сказке. Кто осмелится увести мою племянницу таким способом, да ещё в присутствии столь августейшей персоны? И она, такая благоразумная, такая осторожная — я-то её знаю, — согласилась уйти с незнакомым ей человеком? Милорд, я не могу этому поверить.
— Любой из ваших священников, мой благочестивый Кристиан, — сказал герцог, — ответил бы: «Умри, нечестивец, в своём неверии». Но я всего лишь бедный грешник, поглощенный земными интересами, и в объяснение сказанного мною добавлю лишь, что этого молодчика зовут, как мне сказали, Джулианом, он сын сэра Джефри Певерила из рода Пиков.
— Певерил из рода сатаны и сам сущий дьявол! — с жаром вскричал Кристиан. — Я его знаю, он храбрец и способен на любой отчаянный поступок. Но как он попал к королю? Сатанинские силы, должно быть, помогли ему, или бог занимается людскими делами больше, нежели я думал. Если это так, господи помилуй нас, грешных, ибо мы думали, что ты совсем о нас не заботишься.
— Аминь, христианнейший Кристиан! — сказал герцог. — Я рад убедиться, что в вас ещё сохранилась капля благодати, если вы способны так говорить. Но ведь Эмпсон, малютка Чиффинч и с полдюжины слуг были свидетелями прихода и ухода этого наглеца. Допросите их хорошенько, если у вас довольно времени и вы не думаете, что лучше погнаться за беглецами. Упомянутый молодчик попал к королю, кажется, с какой-то труппой актеров или танцовщиков, а ты знаешь, как милостив Раули к тем, кто его забавляет. Итак, сей неистовый кавалер проник к Чиффинчу и, как Самсон среди филистимлян, обрушил наш хитроумный замысел на наши собственные головы.
— Теперь я верю вам, милорд, — сказал Кристиан. — Я не могу не верить и прощаю нанесённую мне обиду, зная, что вы любите подшутить над неудачей и несчастьем. Но куда же они отправились?
— В Дербишир, наверно, на поиски её отца, — ответил герцог. — Она сказала, что хочет прибегнуть к помощи отца вместо вашей опеки, мистер Кристиан. Видно, в доме Чиффинча что-то произошло и она заподозрила, что вы опекаете дочь не так, как хотелось бы отцу.
— Слава богу, — сказал Кристиан, — что она не знает о приезде в Лондон её отца. Они, должно быть, отправились в замок Мартиндейл или в Моултрэсси-Холл; в обоих случаях им от меня не уйти. Я последую за ними и тотчас вернусь в Дербишир. Если она увидится с отцом до того, как эти ошибки будут исправлены, — всё пропало. До свидания, милорд. Боюсь, вы помешали осуществлению нашего плана. Но я вас прощаю; теперь не время для взаимных упреков.
— Ваша правда, мистер Кристиан, — ответил герцог. — Желаю успеха. Не могу ли я помочь вам людьми, лошадьми или деньгами?
— Весьма благодарен, ваша светлость, — сказал Кристиан и поспешно вышел.
Когда затих звук его шагов на лестнице, герцог обернулся к вошедшему Джернингему:
— Victoria! Victoria! Magna est veritas, et praevalebit![85] Если бы я сказал этому негодяю хоть одно слово лжи, он, так хорошо с ней знакомый (ведь вся его жизнь — сплошной обман!), тотчас бы обо всём догадался. Но я сказал правду, и это было единственным средством обмануть его. Victoria! Любезный Джернингем, я больше горжусь тем, что обманул Кристиана, чем если бы мне удалось перехитрить государственного министра.
