Борис Климычев - Корона скифа (сборник)

Они пошли, хлопая себя по груди и по ногам, стараясь таким образом хоть чуть согреться. Отогревались в продуктовых лавках, но открытых магазинов встречалось мало, на дверях большинства торговых заведений висели тяжелые замки. Долго они блуждали по городу, пока нашли воинский морг. Медицинский начальник при морге был пьян, дремал, слушая сбивчивые объяснения Аркашки, который нес всякую чушь, о том, что для купеческого сына откуплен целый холодильный вагон, им бы только довезти покойного до станции.

— Повозок нет! — сказал, как отрезал, начальник, икнул и крикнул санитара:

— Нефедыч, выдай им тело, ну, который молодой юнкер, Савелий, что ли. Телеграммы все, телеграммы от матери из Томска. Дай мужикам старую клеенку, до вокзала донесут… Н-ну, чтоб не видно, рогожкой оберни. Скоро тут уже во дворе штабелями будем складывать. Не до церемоний. Пусть волокут. Место освободится.

Санитар был тоже нетрезв, жестом пригласил за собой. Спускались по крутой лестнице вниз, в стужу, которая была посильнее уличной, вошли в таинственный полумрак, в запахи формалина, карболки и спирта. Санитар шел вдоль стеллажа, светя себе карбидной лампой. Откинул клеенку, заробевшие Федька, Николай и Аркашка увидели молодого паренька в солдатских погонах, чуть заметное пятнышко было на виске, и все. А так, словно бы просто заснул юноша. Но все же казалось что-то нездешнее уже исходило от тела. Друзья задрожали уже не только от холода. Первым опомнился Аркашка.

— Вы что нам выдаете? — закричал он сердито, — какие клеенки, рогожки? Юнкер к вам обмундированный попал, где теплое обмундирование? Шинель где?

— Так ведь когда попал никакой шинели на нем не было, может в бою разжарило его, он шинель где-то и скинул, — оправдывался санитар.

— Как бы не так! — завопил Аркашка, — шинель военные не бросают, когда тепло, они скатку через плечо носят. Служили, знаем! Обмана не допустим, до Колчака дойдем!

Коле было жаль Савелия, жаль и мать-барыню. И он не представлял, как же теперь, смогут эти двое его друзей доставить Савелия в Томск, ведь не ближний свет, и нет денег, чтобы гроб заказать, и нет денег за вагон-холодильник заплатить.

Похмельный начальник морга, устав от Аркашкиного крика приказал санитару выдать в придачу к трупу еще и шинель.

С великим трудом надели на мертвого Савелия шинель, перепоясали его ремнем. Взяли под руки, потащили, как пьяного.

Они шли незнакомой красивой улицей, когда их остановил подполковник.

— Ни с места! — гаркнул он, — стоять, не двигаться. Куда это вы упившегося тянете? Его надо к коменданту, чтобы посадил его в холодную.

Аркашке стало смешно: ведь они только, что вытащили Савелия из такого холода, что лучше не бывает.

— Веселишься? — возмутился полковник. — А что это у тебя из-за пазухи выглядывает? — выдернул он из разреза пиджака Аркадия недавно полученный в подарок портрет.

— Так-с! — сказал подполковник, — друзья государственного преступника, который печатает в газетах подлые пасквили под названием «Скандалы Колчаку»? Члены шайки Антона Сорокина! Надо немедля вас отвести в контрразведку. Сейчас сдам вас первому же патрулю.

Новая папаха офицера сияла, усы топорщились, сапоги скрипели.

В голове Николая Зимнего вертелись странные мысли — почему — папаха, а не мамаха? Папаха, от слова папаша, наверное, в смысле — командир — отец.

— Нас не надо сдавать патрулю! — воскликнул Коля. Мы приехали из Томска по просьбе несчастной матери убитого в бою юнкера. Мои друзья должны доставить ей тело павшего в бою сына. Нас обокрали.

Коля вкратце обрисовал офицеру положение, в которое попала троица. И пояснил наличие у них портретов друга Сиамского короля:

— Портреты Сорокин сегодня раздавал возле сквера всем желающим. Мы не знали, что человек этот вне закона. Там была афиша, что он — король поэтов. А мы ведь не здешние.

Подполковник внимательно осмотрел всех троих. Потом отрывисто и решительно как бы скомандовал:

— Эти двое доставят тело убиенного матери. А ты должен мстить за безвременно ушедшего юного товарища. На лыжах ходишь? Грамотен? Включаю тебя в создаваемую мной летучую разведгруппу. Твой отец — кто?

— Был офицером, — смущенно сказал Коля, — и подумал: вот, теперь подполковник начнет допытываться про звание отца, и куда он делся. А сказать-то Коле нечего.

Но тот сказал, как отрубил:

— Значит — погиб! Тебе продолжать его дело! Россия в опасности. После первого же боя, если ты не трус, представляю в подпоручики. Продолжишь дело отца. Глаза подполковника сияли от бессонницы и выпитого в большом количестве коньяка.

— Как же мы-то вдвоем останемся? — затянул Федька Салов, тяжело ведь таскать тело будет!

— На поезд бего-ом марш! Скомандовал подполковник, расстегивая кобуру парабеллума. — За невыполнение приказания расстрел на месте!

«Папаха-мамаха!» — крутилось у Коли в голове.

— Господин полковник, — сказал Коля, — я то хотел ехать в Екатеринбург, поступать в юнкерское училище.

— Училище-училище! Раздраженно воскликнул офицер, — его эвакуировали оттуда к чертовой матери! Ты нужен мне! В бою быстрее научишься. Без всяких телячьих нежностей. И быстрее в чины пойдешь…

Аркашка и Федька удалялись со страшной ношей к вокзалу мелкой рысью.

— Пропали, пропали! — хрипел на ходу хромоногий Федька, — сгинем в чужом краю, либо в Армию к Колчаку загребут, как Колю. Я хоть без ноги, все равно забрить могут, ездовым при лошади. И в Томск показываться нельзя. Ведь эта барыня непростая. Приедем без ее сына, сгноит в тюрьме.

— Не ной, — сказал Аркашка, — довезем за милую душу, айда в вокзал!

Увидев свободное место на лавке, Салов сказал:

— Присядем тута!

— Молчи! — оборвал его Аркашка, — он оглядывал залу очень пристально, как художник выбирает деревцо или кустик, которые он хочет перенести на свой холст.

— Есть! — сказал он вполголоса. И показал глазами на приличного господина с небольшим баулом, сидевшего возле двери, которая вела на перрон.

— Разрешите присоседиться! — сказал он господину с радушной улыбкой, — Вы, наверное, на юг едете?

— Вовсе нет! — Я еду на север, мне в Тюмень надо, — ответствовал господин, освобождая место на лавке, Федька и Аркашка поспешили перетащить Савелия, подняв воротник шинели так, что он скрывал лицо, а шапку надвинули на нос.

— Очень интересно, но ведь и мы едем в Тюмень! — обрадовался Аркашка. Я — Аркадий Петрович, а это — Федор Иванович, пьяного зовут Савелием, человеком станет, когда в поезде отоспится. А вас как звать-величать?