Всю ночь он не спал, играл на лютне из вишневой древесины, записывая новую песню, которую он назвал «Франческа в бирючине». Рано утром он пошел к Фенелле. Обычно он вставал после нее, но сегодня позволил себе посмотреть на ее спящее лицо, на ее волосы, разбросанные по подушке, словно венок. Сердце слегка подпрыгнуло. Некоторое время он наблюдал за тем, как она дышит, а затем наклонился и поцеловал ее.
Женщина открыла глаза.
— Сильвестр, — пробормотала она. В ее сонном голосе он услышал нотку разочарования, оттого что ее разбудили.
— Мне нужно уйти, любимая, — произнес он. — Я хотел попрощаться с тобой.
— Куда тебе нужно уйти?
Он коснулся пальцем ее губ и придвинул к ней запечатанный конверт.
— Я люблю тебя, — произнес он.
Фенелла рывком села.
— Что это с тобой? Ты ведь не напился прямо с утра, правда?
— Нет, — ответил Сильвестр. — Я и так некоторое время пил слишком много. Тетушка сказала, что слезы пошли бы мне на пользу больше, чем вино, и теперь я ухожу, потому что не хочу плакать и не хочу больше пить.
— Сильвестр, болтун ты эдакий, немедленно, ради Бога, скажи мне, куда ты идешь!
— На войну, — ответил он.
— Нет!
— На «Мэри Роуз», — уточнил он и погладил женщину по голове.
— Если ты совершишь такую глупость, я тебе никогда не прощу! — закричала она. — Ты нужен нам, ты не имеешь права просто взять и сбежать.
— Что дозволено господину Флетчеру, то дозволено и мне, — произнес Сильвестр. — Если я не вернусь, прочти мое письмо. Обещаешь?
— Ничего я тебе не обещаю! Я вообще с тобой больше не буду разговаривать, если ты уйдешь!
— В конверте все документы для детей. В том числе и те, что были составлены моим отцом. И записка от меня, которая поможет тебе решить, чья ты.
— К дьяволу, Сильвестр, я сказала тебе, чья я, я сказала тебе, что хочу за тебя замуж. Я…
Он взял ее красивое лицо в ладони.
— Да, так и было, любимая. Спасибо тебе.
«“Мэри Роуз” — наша судьба», — говорил когда-то Сильвестр, в то время, когда истории и их жизни еще были едины. С тех пор прошло тридцать четыре года, и только теперь корабль, называвшийся «Мэри Роуз», стал реальностью. Переполненной, шумной, вонючей реальностью, где над печами на нижней палубе висели медные котлы по девяносто галлонов каждый и где варили еду на семьсот человек. Действительностью, где Сильвестр мог радоваться, что у него была постель в крохотной каюте на кормовом возвышении, в то время как команда спала среди орудий, прямо на голом полу.
Под палубой стояла удушающая жара, воняло черным порохом, смолой для конопачения и немытыми телами. Наверху, где он предполагал почувствовать свободу и соленый морской воздух, была натянута сеть из проволоки, под которой мужчины справляли малую нужду и выпускали стрелы лучники. Это сооружение служило для защиты от врагов, которые пытались взять корабль на абордаж. Сквозь ячейки сети взрослый мужчина протиснуться не мог.
В реальности на «Мэри Роуз» были трубы, скрипки и свирели, игравшие во время еды, чтобы у солдат от страха кусок не встал поперек горла. Были в ее реальности игры в карты и кости, скабрезные шутки и хвастовство, когда моряки справляли малую нужду, была собака по имени Хэтч, которую подкармливали все, молитвы на английском и на латыни, с помощью четок и с пустыми руками. Большинству мужчин на борту было не более двадцати лет, и лишь у немногих имелся за плечами боевой опыт.
Реальностью «Мэри Роуз» за те семь дней, что они стояли на якоре у крепости Саутси, были четыре литра пива в день и морские галеты на завтрак, обед и ужин, свечи в клетках, защищавших от опрокидывания, и мужчины, за болтовней латавшие проеденные молью дыры в штанинах. В мечтах о кораблях, на которых вырос Сильвестр, вздувались паруса, а бушприт разрезал пену, летевшую от вздымавшихся волн. Теперь же он видел людей, державших паруса и шпрюйты. Люди кишели кишмя в каждом уголке, под каждой мачтой. Корабль был безнадежно переполнен, как бочка с селедкой, в которой трепыхались и сталкивались немытые тела. Невозможно было даже предположить, чтобы полководец мог удержать в подчинении эту колышущуюся массу.
Каюта бортового столяра находилась рядом с каютой хирурга на верхней из двух орудийных палуб. На верхней палубе Энтони не показывался. Во время ужина с офицерами Сильвестр спросил о нем Джорджа Кэрью, недавно назначенного вице-адмиралом.
— Он проводит дни над своим верстаком, — ответил Кэрью. — я всегда буду относиться к нему, как к равному, но там, внизу, где бурлят кишки корабля, он чувствует себя как дома. Так что давайте оставим его там, и это не значит, что мы меньше уважаем его.
«Здесь твой мир, — думал Сильвестр. — Здесь тебе могли позволить быть тем, кем ты являешься на самом деле. Морской звездой. На сушу ты возвращался только ради нас». Нужно было пойти вниз и поговорить с ним, но Сильвестр отложил этот момент, зная, что в тот самый миг закончится все: жизнь, которую они делили. Жизнь детей верфи. Он решил дать себе еще несколько дней, чтобы попрощаться.
Дел у него было мало. Штаб постоянно проводил заседания, во время которых им разъясняли стратегию, разработанную адмиралом Дадли. Предполагалось, что большие каракки под предводительством «Мэри Роуз» и «Милости Божьей» создадут клин, как только покажутся французские корабли, и вгонят его в их ряды. За ними последуют суда поменьше, а галера «Проницательный» и галеасы, которые могли двигаться даже в штиль, будут прикрывать их огнем с флангов. Изящные, хорошо вооруженные галеасы можно было использовать по-разному, а значит, они были козырем в рукаве, но из предполагаемых четырнадцати подготовить к сражению смогли лишь восемь.
Пугала Сильвестра и неопытность штаба. Несмотря на присутствие там горстки людей вроде Кэрью, имевших многолетний опыт морских сражений, большую часть составляли поспешно набранные рыцари удачи, которые никогда прежде не стояли на корабельных досках. Уже сейчас, когда корабль стоял на якоре, было отлично видно, что плохо сыгранный офицерский корпус не справляется с таким количеством человек в команде. Кроме того, несмотря на предупреждения об исходящей от французских шпионов опасности, о которой говорил вербовавший Сильвестра чиновник, на корабле, похоже, никто не берегся. Мужчины, поднимавшиеся на палубу, чтобы сменить стражу, должны были обмениваться паролями, так же как и лоцманы барок, доставлявших на борт провиант.
— Боже, храни короля Генриха! — орали они в утренней тишине, и так же громко звучало им в ответ: — Да будут долгими годы его правления! — Гребец, осмелившийся подплыть достаточно близко, мог без проблем подхватить легко угадываемый пароль.
