— А так как он уже тронул первый миллион, — продолжал сэр Артур, — а я беру два остальных для себя, to для вас и останется триста тысяч… Все остальное принадлежит его сыну, и никто не имеет на остальное ни малейшего права.
— Это-то, положим, все верно… Но как взять эти два миллиона триста тысяч?
— Нет ничего легче.
— Как же?
— Дело в том, моя милая, что тот человек, который делает подарки вроде отеля, никогда не откажется подписать для женщины, которую он любит, обязательство в сто тысяч экю ежегодного дохода.
— Но, мой милый, сто тысяч экю — далеко не шестьдесят тысяч ливров дохода.
— Ну, я нашел возможность помочь этому цифровому недочету.
— — Мне было бы очень любопытно узнать это средство.
— Оно очень просто… когда человек находится в опьянении от некоторых вин, то его зрение замечательно слабеет.
При этом сэр Артур вынул из кармана пять вексельных бланков и положил их перед молодой женщиной,
— Смотри хорошенько, — добавил он при этом.
— Ну, что же? — спросила она. — Я здесь вижу вексель в десять тысяч франков.
— Эх, если бы ты знала химию, — милочка, то ты, вероятно, поняла бы все без объяснений.
— То есть что?
— То, что существуют чернила, которые могут быть отлично смываемы… обыкновенно в состав таких чернил не входит чернильный орех.
— А, понимаю… то есть когда Фернан подпишет эти пять векселей чернилами из моей чернильницы, то весь текст их, за исключением, конечно, подписи, будет смыт и заменен другим, более подходящим для нас.
— Вы замечательно догадливы, — сказал, улыбаясь, сэр Вильямс, — и вполне понимаете намеки… Следовательно, теперь решено, что вы устроите так, что этот болван Фернан напишет «акцептирую» и подпишет под ним свою фамилию.
— Черт возьми, — пробормотала Тюркуаза, — все это очень хорошо, но, как кажется, не совсем исполнимо.
— Это почему?
— Потому что когда наступит срок уплаты по этим векселям, то он увидит, что был игрушкою обмана, и, вероятно, откажется платить и потянет нас к суду.
— То, что ты говоришь, совершенно верно, но векселя будут представлены не ему, а его жене.
— Почему же не ему?
— Ты это сейчас же узнаешь. Она заплатит потому, что не пожелает, чтобы память ее мужа была осквернена.
— Как память?..
— Ну, да.
— Так разве он умрет?
— Мне кажется.
На этот раз Тюркуаза с ужасом посмотрела на сэра Вильямса и отшатнулась.
— Что вы хотите этим сказать? — прошептала она.
— Гм! — ответил совершенно хладнокровно сэр Вильямс. — Срок первого векселя наступит только через три недели, а кто знает, что может случиться за это время.
Молодая женщина невольно побледнела… хладнокровие подлого Андреа возмущало ее.
— Нет, нет! — проговорила она. — Я никогда не буду сообщницей. Это верно, что я женщина без стыда и сердца… но я не хочу убивать…
Сэр Артур взял совершенно спокойно свой кинжал, который лежал на камине.
— Вы совершенно глупы, — сказал он, — вы торгуетесь со мной относительно жизни другого, упуская совершенно из виду, что ваша жизнь принадлежит мне.
Он поднял при этом свой кинжал так, что лезвие его блеснуло при свете свечи. Тюркуаза молчала… Он нагнулся к ней и тихо сказал: «Слушай!..»
Что произошло между сэром Вильямсом и Тюркуазой, этого мы в настоящее время не можем еще сказать. Но вечером в этот день, часов в семь, отель этой молодой женщины в улице Виль л'Евэк принял какой-то таинственный праздничный вид… лестница его была вся убрана цветами, а гостиная освещена как для бала.
Тюркуаза была разодета, хотя никуда не собиралась и ждала к себе только одного Фернана, к которому было отправлено ею письмо следующего содержания: «Приезжайте ко мне обедать; запрещение с вас снято. Жду вас ровно в семь часов».
В назначенное время. она услыхала во дворе стук колес кареты.
— Это, он, — подумала она, — он точен, как влюбленный!..
Через несколько секунд после этого в комнату к ней вошел Фернан.
Она не встала, а только обернулась, улыбнулась и протянула ему свою крошечную ручку.
— Здравствуйте, мой друг, — проговорила она ласково и нежно.
Он бросился к ней как школьник.
— Наконец-то я вижу вас, — прошептал он, — наконец-то я снова вижусь с вами!
— Неужели же вы могли предполагать, безумный, что не увидите меня больше никогда?
— Человеку, который любит так, как я, малейшее облачко на горизонте уже представляется чем-то вроде урагана.
— Если так, — ответила она, улыбаясь, — то я могу вам сказать, что ураган прошел и даже выглянуло солнце.
И при этом она снова улыбнулась и добавила:
— Ну, а что вы скажете мне, если я сознаюсь вам в одной правде?
— Говорите!
— Ну, так я не "выходила из этого отеля и никуда не выезжала из Парижа.
Фернан удивился.
— Сегодня утром, — продолжала она, — я сидела у себя во втором этаже и из-за занавески наблюдала за вами, когда вы поехала верхом.
— И вы были так жестоки, что даже не воротили меня?..
— Да, была так жестока.
— Но за что же… в чем я провинился перед вами?
— Это был просто женский каприз, — ответила она, — но, впрочем, теперь вы уже прощены, а потому и не жалуйтесь.
— Разве вы ждете гостей сегодня? — спросил он.
— Я даю обед.
— Кому?
— Тс-с, — ответила она, — вы это сейчас увидите, мой друг, а теперь я вам могу сказать только то, что ожидаю сегодня такого гостя, для которого я бы хотела иметь хрустальный дворец, самые изысканные вина и самые лучшие кушанья.
— Гм, — заметил Фернан, — вы заинтриговали меня. В эту самую минуту лакей отворил двери в столовую и доложил:
— Кушанье подано!
— Вашу руку, мой друг, — сказала она, беря его за руку.
К своему удивлению, Фернан увидел, что в столовой накрыт стол на два куверта.
— Но, — проговорил он, — где же ваш гость?.. Она взглянула на него и улыбнулась.
— Мы будем обедать только вдвоем, — проговорила она.
Тюркуаза представлялась теперь Фернану прекраснее мифологической Гебы… она наливала ему вино, и он пил, глядя на нее… Мы можем, со своей стороны, сказать только то, что Фернан мало-помалу пьянел, а Тюркуаза сохраняла все свое хладнокровие и только для виду подносила стакан к губам.
Через два часа после этого они кончили обедать и вошли в будуар.
Здесь Тюркуаза вдруг сделалась серьезною и почти печальною.
— Что с вами? — спросил ее Фернан, пораженный этой тоской.
— Со мной? — сказала она. — Решительно ничего, мой милый друг.
— Но вы сделались так грустны.
— Может быть, от полноты счастья, — ответила она и глубоко вздохнула.
— Я уверен, однако, — заметил Фернан, — что вы что-то скрываете от меня.
