к сосуществованию с ней, засыпал и просыпался с первыми лучами рассвета под ее неусыпным контролем. Там, где она всегда жила, образовался плотный рубец, неприятный, противный, но совершенно нечувствительный. Это было так же непривычно, как тишина перемирия на войне после многодневной артиллерийской канонады.
Пока Распутин прислушивался к своему организму, глаза его адаптировались к дневному свету и разглядели Анну, неловко боком сидящую на стуле с запрокинутой головой. “Господи, да что тут произошло? Что с моим медиумом? ”
Анна встрепенулась от прикосновения руки, подняла подрагивающие воспалённые веки, слабо улыбнулась. Вчерашние изумрудно-карие глаза сегодня окрасились в цвет густого янтаря и смотрели на Распутина, словно на ожившего сфинкса с набережной Петербурга. Он даже оглянулся, предположив за своей спиной нахождение объекта, достойного такого пристального, молчаливого внимания.
– Что-то случилось? Что-то пошло не по плану? Как быстро я заснул?
– Ну, здравствуйте, товарищ полковник медицинской службы и сил специальных операций Российской Федерации, – пересохшими губами прошептала Анна, не отвечая на вопрос и не отводя глаз. – Прежде всего, хочу спросить, остаётся ли в силе ваше предложение, учитывая, что я, как оказалось, старше вас почти на 100 лет?
Распутин провалился обратно в кресло.
– Похоже, что вместо содержания картотеки Дальберга я рассказал что-то другое?
– Да нет, – Анна кивнула и сжала руками виски. – Голова очень болит, хотя это не так уж и страшно. Поначалу подумала, что схожу с ума. Вы всё рассказали так, как надо, Григорий Ефимович, продиктовали содержание картотеки, и я честно всё записала. Но потом не отреагировали на мою команду проснуться… Я испугалась… Однако ваши дыхание и пульс были ровные, спокойные. Подумала, что вы просто очень устали, решила дать вам и себе маленькую передышку – я же писала, не разгибаясь, почти три часа… Хотела налить чаю, неловко взяла чашку, та упала – разбилась… И тут вы как заорали “Служу Отечеству!”, а потом сразу “Да я готов неделю полы мыть!” [14]
– Ну да, конечно! – Распутин заложил руки за голову и мечтательно закатил глаза, – всё правильно. Я разбил кувшин великолепного черногорского вина в тот момент, когда Лёха объявил мне о восстановлении на службе и присвоении очередного звания… О чём ещё я тебе поведал?
– С той минуты – обо всём, – Анна вздохнула, будто всхлипнула, – во всяком случае, мне так показалось… Я сначала подумала, что вы бредите, взяла вас за руку, а вы попросили, чтобы я не отпускала, потому что вам страшно… И говорили-говорили… Про взрывы жилых домов со спящими людьми там, в будущем, отстоящем от нас на восемьдесят лет, про вторую чеченскую войну, про войну на Балканах и про Косово, про вашу Любицу, Душенку, этот страшный бой с албанцами, когда погибла ваша жена, про банкиропад, который вы с Ежовым устроили… Всё, вплоть до вашего возвращения в Россию в непостижимом для меня 2019-ом году…
– А что случилось дальше, тоже известно?
– Про епитимью – да, но без подробностей… Я знаю, что вы хотите, зачем вам это надо и готова помогать… Вообще – на всё готова, хоть и голова идёт кругом от услышанного. Главное, что я поняла – за предстоящий век по сути ничего не изменится. Спустя сто лет будет всё так же, как и сегодня. Единственными союзниками России будут наши мальчики в шинелях и бушлатах, а главный враг – внесословная наднациональная империя лжи, населенная бесноватыми кочевниками-мародёрами, не признающими ни божьего закона, ни человеческого, но только мошну и жажду власти. Нам надо постараться сохранить в живых первых и загнать в ад вторых. Я правильно всё поняла?
– Абсолютно! – Григорий склонился к её коленям и снова припал губами к руке. – Я понял, почему после пробуждения не испытываю привычных страданий от потерь прошлого… Вместо или вместе с извлечением информации из тайников моей памяти, у тебя… у вас получилось провести сеанс регрессивного гипноза и исцелить если не мою душу, то хотя бы моё бренное тело от постоянных физических страданий. Спасибо, Аня! [15]
Анна положила вторую ладонь ему на голову и разворошила непослушные волосы.
– А ещё я поняла, что хотела бы быть врачом, как ты…
– Я за эту ночь успел прочитать тебе курс пропедевтики? – хихикнул в её ладошку Григорий, не отрывая губ от руки.
– Ты успел заставить меня потерять голову, – улыбнулась она уголками губ, – всё остальное – прилагается. Наверно поэтому так болит, словно в ней поселился кузнец с молотом, наковальней и всё куёт, куёт…
– В таком случае, – Распутин нехотя оторвал губы от прохладных пальцев Анны, – я должен вернуться к своим врачебным обязанностям и спасти прекрасную даму от этого невыносимого молотобойца. А когда тебе полегчает, мы обязательно займёмся вот этим, – и Григорий кивнул на стопку забытых листов, исписанных ровным, каллиграфическим почерком.
Глава 7. БДСМ
– Хассе! Меня не ждать, буду только завтра!
Немолодая, но ещё очень привлекательная дама с гибким станом, способным внушить зависть любой нимфетке, впорхнула в авто, успев по дороге опустить на лицо вуаль и засунуть ручки, обтянутые тонкими лайковыми перчатками, в песцовую муфту.
– Как скажете, фру Суменсон, – почтительно поклонился привратник и поморщился, провожая взглядом угловатую, тарахтящую, дымящую, воняющую повозку, не подходящую столь воздушной, грациозной пассажирке.
Дама, названная привратником “Суменсон”, сама давно не ездила по вызовам. Новые солидные дела, привлекательные возможности и большие люди поглощали её время без остатка. Лишь иногда и только по рекомендациям старых клиентов, ставших добрыми друзьями, она позволяла себе забытые шалости, дарившие ей иллюзию замедления беспокойного и неумолимого бега времени, возвращая в те дни, когда совсем юная куртизанка ловила на себе похотливые взгляды обладателей тугих кошельков, раздевавших её своими потными ручонками, пока она небезуспешно опустошала содержимое их карманов.
Вот и этот вызов, оформленный в виде нижайшей просьбы от знакомого святоши, регулярно пренебрегающего целибатом в её объятиях, был тем случаем, когда отказываться было неправильно и недальновидно. Клиент, как сказал иезуит, был хоть и состоятельным, но не полностью дееспособным, а фру Суменсон не претило обычное человеческое сострадание, особенно, когда оно подкреплялось звонкой монеткой солидного номинала.
Фешенебельный отель Stallmästaregården стоял тёмен и молчалив – зимние месяцы традиционно считались “мёртвым сезоном”,
