Константин Бадигин - Корсары Ивана Грозного

Англичане молча поклонились знатному опричнику.

— Если мои слова дойдут до ушей королевы и она согласится с ними, — раздельно сказал царь, — многие и многие милости и выгоды в моем государстве получишь ты, Антон Янкин.

Дженкинсон вновь поклонился царю.

— Ваше величество, я сделаю все, что от меня зависит, дабы королева благожелательно выслушала ваши слова.

— Добро, — сказал царь Иван.

Близко ударил монастырский колокол, зовя к ранней заутрене. Царь поднял руку, чтобы перекреститься, и ряса его распахнулась. Англичане увидели под монашеской черной одеждой кольчугу и длинный нож, засунутый за пояс.

— Король польский Жигимонд — мой недруг. Королева Елизавета должна его опасаться. Я захватил на своей земле лазутчика с письмом короля к вашим купцам. — Иван Васильевич взял со стола бумагу. — Вот что недавно писал бесчестный Жигимонд: «Я, Жигимонд, король польский, прошу вас, английских купцов, слуг моих доверенных, помогите подателю сего письма и оказывайте пособие и помощь тем русским, которые ко мне дружественны, как деньгами, так и всякими другими способами».

Царь Иван остановился и посмотрел на купцов. Его рот был крепко сжат, а жидкие брови сдвинуты.

— Разве достойно государя сеять ссору между государями, одолевать недруга воровским способом?

— Ваше величество, — сказал Дженкинсон, волнуясь, — прошу позволения записать все, что я услышал.

— Нет, я не верю бумаге, скажешь королеве словом, — ответил царь. — Слушай далее… Я было распалился на мою сестру королеву Елизавету. Но лазутчик сознался, что письмо послано нарочно, чтобы возбудить гнев мой против королевы. Пусть она знает, каков Жигимонд… Королева должна быть другом моих друзей и врагом моих врагов. И я буду тако. Англия и Россия да будут во всех делах заодно. — Помолчал и продолжал: — У меня много врагов. Король Жигимонд хочет погубить меня и сеет среди моих подданных смуту. А ежели с кем случится какая-либо беда, — царь понизил голос, — со мной либо с моей сестрой королевой Елизаветой, по тайному ли заговору либо по внешней вражде, и он будет вынужден покинуть свою страну, тот государь со всем семейством и слугами должен получить убежище у другого. И я и моя сестра королева Елизавета должны принять у себя потерпевшего бедствие государя со всеми почестями, какие ему приличествуют… Так передай, как я говорю, чтобы ни мне, ни ей в обиду не было. — Черные глазки царя Ивана впились в англичанина.

— Я понял, ваше величество. Клянусь передать все королеве, — поспешил заверить Дженкинсон.

— Ты, Антон, скажи еще моей сестре королеве, что аглицкие купцы получат большие торговые выгоды, если она будет моим другом.

— Скажу, ваше величество, слово в слово. Благодарю вас.

— Добро… — Царь снял с пальца перстень с алмазом в большую горошину. — Дарю тебе, а вот деньги на расходы. — Он взял со стола мешочек с золотыми монетами.

Дженкинсон с поклоном принял подарки.

— И тебе, толмач, поминок из моих рук. — Царь вручил Ральфу Рюттеру такой же мешочек с золотом.

Купец повалился на колени:

— Благодарю, благодарю, ваше величество…

Дженкинсон преподнес от себя и от имени лондонских купцов, торгующих на Русской земле, золотые часы.

Царь поблагодарил.

Часовой колокол Успенской церкви ударил три раза. Царь взглянул в окно и зевнул, прикрыв рот рукой. За окном чернела ночь.

Прием был окончен. Царь встал и, сняв шапку, сказал:

— Передай наш сердешный поклон нашей любезной сестре королеве Елизавете, которой мы желаем долгодейственного житья и благопоспешания, — и протянул руку Дженкинсону для целования.

— Проводи их, Афоня, до ворот, — сказал царь, еще раз зевнув, — и возвращайся. Ивашка Висковатый пусть до самого подворья их проводит. Со стражей, чтобы все честь честью.

Афанасий Вяземский вернулся через четверть часа. Иван Васильевич сидел в кресле с закрытыми глазами и перебирал четки.

— Афоня, — сказал царь, открыв глаза, — хорошо ли я сделал, обратившись к аглицкой королеве? Не будет ли порухи государской чести… Говори, не бойся.

— Порухи госудагственной чести нет нисколь, — ответил Вяземский. — Ты не пгосишь, госудагь, у нее защиты, а вы оба взаимно бегетесь оказывать помощь дгуг дгугу, ежели будет в том нужда… Однако подумай, госудагь, о дгугом. Помилуй бог, но если наступит вгемя, ты уедешь в Аглицкую землю?.. А нас, своих вегных опгичных слуг, бгосишь на гастегзание земским? Уж они не пожалеют для нас ни топога, ни кольев. Подумай, ежели об этом узнает опгичнина? И тогда многие из твоих вегных слуг станут вгагами и пегебгосятся к земским. Глядишь, ты и выехать не успеешь.

— Узнает опричнина? Но как? — Царь опешил. Подозрение мигом овладело всем его существом. На лице выступили багровые пятна. — Только мы двое ведаем это. Если мне придется покинуть государство, то ты, Афоня, будешь со мной. А до чужих голов какое тебе дело?

Длинными вздрагивающими пальцами он пригладил бороду.

— Разве англичане не могут развязать язык? — спокойно отозвался Вяземский. — И тогда опгичнина сведает раньше, чем мы успеем выехать… Пока не поздно, я отгубил бы головы аглицким купцам. К пгодажным шкугам у меня нет веры.

Царь долго молчал. Он не подумал об этой стороне дела. А ведь Вяземский прав, и купцы действительно могут проговориться. И тогда о царской затее узнают бояре… Плохо, очень плохо. Может быть, и впрямь следует насчет купцов, как советует… Но вслух сказал:

— Они целовали крест на Евангелии. А вот ты? — Он с подозрением посмотрел на своего любимца. — Поклянись и ты. Ну-ка…

Афанасий Вяземский поклялся хранить тайну и поцеловал крест.

Князь Вяземский хорошо изучил характер царя. Он никогда не растравлял его подозрения, наоборот, если видел на лице царя беспокойство, старался развлечь шуткой либо занятным рассказом. Однако свои мысли высказывал прямо и порой грубо. Но царь ему все прощал. Последние дни Афанасий Вяземский все чаще стал задумываться о судьбе Русского государства. Он видел, что опричнина приносит много вреда. Но как помочь делу — не знал.

— Так-то лучше, — уже спокойнее сказал царь, — клятву всякий бойся нарушить. Не сладко на том свете перед богом ответ держать… Да еще и сковороду каленую лизать придется, ежели клятву солживишь. А ежели солживишь перед царем, то мукам адским во веки веков не будет предела.

— Пока до божьего суда дойдет, — чуть заметная усмешка тронула губы Вяземского, — Малюта Скугатов все жилы из человека успеет вытянуть. Да и сковогоду он не хуже сатаны умеет калить.

Царь Иван захлебнулся смехом: