— Сделайте одолжение, говорите, не стесняясь.
— Знаете ли вы что-нибудь о портрете ее величества? Обергофмейстерина в невыразимом удивлении вскинула на него глаза:
— Что за совпадение?! Как мог узнать о портрете мушкетер?!
— Ваш вопрос чрезвычайно меня удивил! — проговорила она.
— Я именно и хотел поговорить с вами об этом портрете. Если мое сообщение совпадет с тем, что известно вам, то вы сами поймете сокровенный смысл моего известия.
— Но как дошли до вас эти вести?
— Разрешите мне умолчать об этом. В сущности это не имеет значения. Герцогиня де Шеврез поручила портрет королевы одной госпоже…
— Совершенно верно, барон, Габриэль де Марвилье.
— Я так и думал!
— А вы ее знаете?
— Виконту несколько раз давали к ней разные поручения. Но знаете ли вы, что вчера у этой Габриэль де Марвилье было продолжительное свидание здесь, в Лувре, с кардиналом Ришелье?
— У Габриэль?!
— Одним словом, к кардиналу являлась дама под густой вуалью и показывала ему прелестный ящик, где лежал портрет королевы.
— Так и есть! Это она! Итак, Габриэль состоит в тайных отношениях с кардиналом!
— Мне тоже так кажется.
— Но как же вы узнали, что в том ящике лежал именно портрет королевы?
— Кардинал Ришелье и Габриэль де Марвилье вскрывали его.
— Неужели? Какая гнусность! Но ведь ящик был запечатан.
— И тем не менее его вскрыли.
— Вы в этом уверены, барон?
— Я ручаюсь в правдивости каждого моего слова! Дама под вуалью сказала кардиналу, кому предназначается этот портрет, и его эминенция сделал на нем метку, чтобы невозможно было когда-нибудь подменить его другим.
— Но ведь это целая западня! Чего только не изобретет кардинал! Какая смелость! Какая утонченная хитрость! — вскричала Эстебанья. — Теперь, значит, нечего и думать о том, чтобы подменить портрет! Он сейчас же увидит, что это копия!
— Кардинал пометил портрет буквой А на задней золотой пластинке и объяснил даме под вуалью, что это может значить и Анна и Арман.
— Но откуда вы все это узнали, барон!?
— Покоряюсь вашей воле и на этот раз отвечу! Кардинал и дама разговаривали здесь, наверху, в комнате с серебром, рассчитывая, что там их никто не услышит. Но маленькая придворная судомойка Жозефина…
— Ах, да! Я припоминаю эту прелестную девочку!
— Так вот эта девушка, — продолжал Милон, — невольно подслушала этот разговор, передала его мне и предоставила действовать по моему усмотрению.
— О! Это большое счастье! Но что же нам, однако, делать? Габриэль де Марвилье еще прошлой ночью выехала в Лондон на курьерских, а нам, во что бы то ни стало, нужно возвратить портрет обратно!
— Я не думаю, чтобы Габриэль отдала его теперь добровольно!
— Разве вы думаете, что есть еще возможность догнать ее?
— Можно попытаться. Ведь женщины вообще не любят ездить быстро.
— Не сравнивайте ее с другими женщинами. Она энергичнее иного мужчины, и ездит очень быстро! А между тем просто необходимо, чтобы этот несчастный портрет был возвращен. Когда же вы сможете выехать за ней?
— Я — сегодня же в ночь.
— Вы сделали особенное ударение на «я». Вы хотите, чтобы и друзья ваши ехали с вами?
— Да, мы любим путешествовать вместе. Следовательно, если я не найду виконта и маркиза сейчас, мне придется прождать их до утра.
— Но где же они могут быть теперь?
— Виконт совершенно неожиданно переведен на личную службу его величества.
Эстебанья вздрогнула.
— Это дело твоих рук, Арман Ришелье, — проговорила она, — узнаю деятеля по делам его!
— А Каноник вчера уехал куда-то с маркизом и возвратится только завтра.
— Значит, мы потеряем еще целый день!
— А разве возвращение портрета обусловлено каким-нибудь сроком?
— Разумеется! Утром двадцать седьмого сентября он во что бы то ни стало должен быть в наших руках!
— А завтра уже двадцать первое! Но все-таки еще можно бы успеть, если не возникнет никаких препятствий.
— Однако вы призадумались, барон! — озабоченно произнесла Эстебанья. Она сознавала, что в этом ужасном положении помощь и спасение могли прийти только от мушкетеров.
— Я решительно не могу придумать способа, которым можно было бы добыть портрет у Габриэль де Марвилье! — сказал Милон.
— Ящик с портретом передала ей герцогиня де Шеврез, следовательно, она же может и потребовать его обратно. Я достану вам записку герцогини, она попросит Габриэль возвратить его вам.
— Боюсь, что эта хитрая женщина не так легко расстанется с такой драгоценностью! Вдруг ей вздумается объявить, что записка подложная? Ведь тогда я буду вынужден или возвратиться ни с чем, или поступить с ней не особенно любезно.
— Ваша правда! Судя по всему, от этой женщины, состоящей в тайных отношениях с кардиналом, можно всего ожидать.
— Мне кажется, что хорошо исполнить это поручение мог бы только беарнец.
Эстебанья удивленно взглянула на Милона.
— Беарнец? — переспросила она.
— Виконт! Я говорю о виконте. Между собою мы называем его беарнцем.
— Почему вы думаете, что он лучше всех мог бы исполнить это поручение?
— Мне кажется, что эта женщина произвела на него сильное впечатление, и, судя по некоторым его словам, я подозреваю даже, что она приглашала его к себе в Лондон. Может быть, ему удастся овладеть ящиком посредством хитрости.
— Но если он заинтересован ею…
— Да, но весь этот интерес исчезнет, как только он узнает, на что она способна.
— Благодарю! Вы снова подаете мне надежду.
— Итак, завтра беарнец, маркиз и я отправимся в путь… Но да! Гром и молния! Ведь я опять совсем забыл, что виконт переведен на личную службу короля! — вскричал Милон почти с отчаянием.
— Так пусть он скажется больным!
— Нет, это неудобно!
— Действительно. Еще, пожалуй, кардинал что-нибудь заподозрит.
— Нашел! Вот истинно гениальная мысль! — воскликнул Милон, повеселев.
— Говорите же, что вы придумали.
— Сегодня, стоя на дежурстве, виконт будет иметь неосторожность заснуть, и за это его посадят под домашний арест на несколько дней.
— Но ведь это опасно! Могут проверить, что он делает, сидя под арестом, и вдруг не найдут его дома. Что тогда?
— Тогда, в самом крайнем случае, он посидит в Бастилии, а портрет уже будет в наших руках.
— Какое благородство и самопожертвование, — воскликнула тронутая Эстебанья. — Я горжусь знакомством с такими людьми, как вы! Делайте как знаете, но ради самого Бога, доставьте портрет сюда к утру двадцать седьмого. Я могу только от всей души пожелать вам удачи. Если бы вы знали, сколько в высшей степени важных вопросов зависит от того, будет ли ящик к утру двадцать седьмого сентября в моих руках.
