Борис Климычев - Корона скифа (сборник)

— Свои, Загоренко!

— А-а! Украинец! Заходите! — Манин отодвинул щеколду и снял цепочку.

— Чаю хотите? — спросил гостя Манин.

— Чай-то у вас наверняка травяной? Ну, ладно, наливайте! — согласился брюнет.

— Нынче и травяной чай можно за благо почесть, — сказал Манин, — разорили Россию дочиста. Верите — нет, как вор, ночью отдирал плаху от забора в каком-то переулке, чтобы принести ее сюда, расщепить и варить на печке-буржуйке чай. Ну и названьице печке дали! Буржуи разве такими печами когда пользовались?

— Я не понимаю вас, господин Манин. Чего вы тянете время при таком-то раскладе? Зря вы не хотите открыть мне ваши петербургские тайники. Сегодня я смогу вас спокойно перевести через границу, потому что я — граф Загорский, парапсихолог, знаток черной и белой магии и могу отводить глаза. Я вас переведу за очень скромную плату. Матильда Ивановна, госпожа Хотимская-Витте, как бывшая начальница всей пограничной охраны России знакомая пограничникам, давно уже слиняла через контрольную полосу и где-то там лопает шампанское в Стокгольме, в Копенгагене, а может, и в Париже.

Объясните, чего вы ждете? Расстрела? Ведь мышеловка скоро захлопнется! Большевики окрепнут и первое, что они сделают, закроют границу огромным висячим замком. А ключ при каждом обороте будет петь Интернационал! Опомнитесь, Иван Федорович! Нет более царя батюшки, нет вашего друга и заступника Гриши Распутина. Чекисты не сегодня-завтра скажут: «никакой вы не Манин, а самый настоящий Манасевич-Мануйлов!» И ваши заначки в Питере или где-то еще пропадут. Давайте-ка перейдем границу. На той стороне вы дадите мне адреса ваших заначек, я их заучу, как таблицу умножения, и потом в несколько приемов перетащу ваши богатства через запретную черту. Вам это почти ничего не будет стоить, просто возьмете мне билет на пароход до Америки. Вот и все.

— Нет! — проскрипел Иван Федорович, — я не могу сейчас уйти. Мне из Сибири должны привезти ценную картину. Я должен отдать ее до поры в верные руки…

— Фи, какой несговорчивый! Поверьте, без меня вы погибнете от пограничной пули. А я вас мигом переведу, сниму вам дачку у знакомого чухонца. И вскоре все ценности будут у вас.

— Картину жду, редкостная очень… — повторил Манасевич.

— Картину? — переспросил Загоренко-Загорский, — а что за картина такая?

Они пили чай, беседовали, как вдруг в дверь постучали.

— Кто там? — тревожно вопросил Манасевич-Манин.

— Из томскова города, «Прощаль» доставил! — сказал голос за дверью.

Манасевич, ощупывая револьвер в заднем кармане, отпер дверь, не снимая цепочки, выглянул в щелку.

Перед дверью стояли мужик и девушка, держа огромный рулон.

— Союз русского народа! — вполголоса сообщил старик, Россия для россиян, и Бог с нами!

— Проходите.

Старик был одет в сермягу и лапти, девушка была в драной душегрее, в платьице, из грубой серой материи, в стоптанных башмаках. Ее хорошенькая головка была повязана красной косынкой и старой шалью.

Дед Варсанофий пояснил:

— Сначала были одеты прилично. Три раза нас с поезда снимали, как чуждый элемент. «Прощалию» пытались отнять. Потом я сменил одежу. Станут лезть: «Куда едешь, что везешь?», отвечаю, мол, бабушке в деревню холсты везем, выменяли на картошку. Смычка города с деревней. Ну, оно и ничего. Доехали.

А тут я ни в какие трамваи, омнибусы садиться не стал. Да в них с «Прощалией» и не влезешь. У вас в вокзале карта Петрограда висит. Ну, я взглядом ее на квадраты разбил. Сначала в одном квадрате ищу, где господин Манасевич? Так, в этом квадрате нет, перехожу к следующему. Нашел. Чувствую, тут где-то. И пошли с Аленой, рулон этот тяжеленный тянем. И вот дошли по Невскому до сего дома. С адресом в бумажке сверился — точно! Может, еще кое-что старик Варсанофий! Умеет!

Иван Федорович Манасевич приказал развернуть картину. И зрители увидели залитую лунным светом рощу, огромный глаз, висевший на зелененькой ветке березы, из глаза капали крупные хрустальные слезы. Внизу картины была птичка, привязанная за ножку к фонарному столбу, она рвалась к глазу, норовя клюнуть его…

— Да, — сказал граф Загорский, — впечатляет! — а сам при этом смотрел не столько на картину, сколько на Алену.

— Кучерявый! — вскричал Варсанофий, причем лицо его в момент покрылось красными волдырями. — Ты на Алену шибко-то не пялься, не то я у тя глаз выну и на ту же ветку подвешу! — И ты, Алена, чего на него воззрилась? Ты не знаешь, а я помню в томских газетах его смазливое личико печатали. Он с молодых красивых и глупых, как ты, бабенок всю кровь дотла высасывал, поняла? Потом сбежал. Его полиция искала, а он вон где!

Загорский сделал вид, что не слышит старика и обратился к Манасевичу:

— До свидания, Иван Федорович! Как только вы пристроите картину у своих людей, и как только ваши гости отбудут обратно в Сибирь, я снова буду у вас. Тогда мы без проволочек устроим переход. Помните, затягивать с этим делом — опасно…

Загорский ушел, а Варсанофий осенил дверь крестным знамением:

— Чует кошка, чье мясо съела. Небось сразу слинял отсюда. Иудей, его же сразу видно. Ваше превосходительство! Не доверяйте поганцу! Я истинно русский человек, и мне Богом тоже особливая сила дана. Но я с девок кровь не сосу, я их по Божьему предназначению использую. А вот глаза отвести не хуже этого пархатого умею.

— Он не еврей, он хорват! — заступился за графа Манасевич. А ты даже и не знаешь, где она эта граница находится и с чем ее едят.

— Знаю, ваше превосходительство! Я скрозь стены все вижу на десять верст вперед, я всех брунетов бляндинами делаю.

— Это в Питере многие парикмахеры могут — волосы перекрашивать.

— Так они — краской, а я взглядом, и с Божьей помощью.

— Меня, к примеру, ты перекрасить смог бы? — поинтересовался в шутку Манасевич.

Дед тотчас стал смотреть ему в переносицу. Смотрел, смотрел, дунул, плюнул, сказал:

— Подите к зеркалу!

Иван Федорович глянул в зеркало и отшатнулся:

— Ты что же наделал, чудак! Зачем же ты из меня такого блондина изобразил? Я слежки стараюсь избежать, живу тише мыши, а теперь скажут: перекрасился, значит, скрывается от кого-то! Давай, возвращай меня в прежний вид!

— Извиняйте, но могу только в одну сторону. Да вы не печальтесь, это как бы воображение одно, оно потом само пройдет!

— Когда пройдет?

— Не знаю! Я только недавно перекрашивать людей в бляндинов начал. Далекого результата пока не видел.

— Ну а насчет перехода через границу — ручаешься?

— Чтоб мне мужской силы лишиться, ежели вру!