– Три выстрела. – Кормчий глянул на купца. – Приказывают всем остановиться.
– Час потеряем, – с неудовольствием сделал вывод купец.
Как будто получив этими словами его согласие, кормчий повернулся к шестерым работникам, которые возились с парусом и тоже поглядывали на крепость.
– Опускай! – прогудел он им и махнул рукой вниз. – Бросай якорь!
Верхняя перекладина паруса качнулась, дёрнулась и, не достигнув наивысшего положения, поползла книзу. А двое работников быстро отошли к носу, столкнули с корабля завязанную на конце пропитанного смолой каната железную лапу якоря. Лапа шлёпнулась в воду, живо потащила канат, пока не размотала его на всю длину. Зацепившийся за дно якорь натянул канатную верёвку и развернул корабль носом против плавного течения. Корабль застыл, словно заарканенный жеребец, ожидающий с тревогой, что же за всем этим последует.
Прошло не меньше получаса. Наконец большая лодка со стрельцами, которые уже произвели осмотр рыбачьих челнов и большой струг, направилась к этому кораблю, скоро движимая по воде размеренными шлёпками и рывками восьми длинных вёсел. Шлепки прекратились, и лодка замедлила движение, слабо шаркнула по борту возле заранее выброшенной короткой верёвочной лестницы. Десятник и за ним двое стрельцов с кремневыми ружьями и саблями в ножнах поднялись на палубу, затопали по ней с уверенным поведением представителей власти, днём и ночью исполняющих тяжкие служебные обязанности ради всеобщего блага.
– Что везёшь? – грубо потребовал ответа десятник ни то у купца, ни то у кормчего, обращаясь к обоим сразу и ни к кому в отдельности.
Купец заволновался, забеспокоился.
– Пеньку, канат, – объяснил он скороговоркой.
– Самый удобный груз скрывать беглых воров, – отрезал ему десятник. Он пронзил его жёсткими серыми глазами под густыми бровями и, как будто, увидел насквозь его тайные воровские помыслы. – Хорошо заплатили? Так от меня не уйдут. Сам произведу досмотр. Открыть! – распорядился он, указав рукой в грубой перчатке на крышку возле носового возвышения.
Крышку тут же подняли с распорки, откинули, показывая спуск под палубу. Десятник без промедления спустился лестницей вниз и, всматриваясь в полумрак, сначала медленно пробрался к самым затемнённым углам у кормы. Затем вернулся, намеревался подняться наружу, но вдруг, как бы на всякий случай, сделал шаг за лестницу к носовой части. Глянул туда и замер. Он явно не ожидал такого поворота дел: в грудь ему из-за верха мешка приготовилось выплюнуть пулю чёрное, как зрачок смерти, дуло пистолета. Отведённая большим пальцем собачка курка мягко клацнула, а глаза в укрытии за мешками смотрели ему в лицо с такой холодной решимостью и хладнокровием, что в них без труда читалась способность при необходимости без сожаления и заботы о последствиях нажать на взведённый курок. Помогая десятнику верно оценить своё положение, держащий пистолет молча бросил небольшую колбаску холщового кошеля, и он невольно подхватил её. Постоял, соображаясь с обстоятельствами, слегка встряхнул кошель в ладони, и приятная тяжесть содержимого звякнула ему в ответ несомненным серебром. Затем в безмолвном согласии засунул кошель под кафтан.
– Деньги взяты у воеводы, – тихо предупредил Удача. – Поймают меня, придётся вернуть.
Десятник не ответил, отступил к лестнице. Но приостановился и опять глянул в чёрную пустоту пистолетного дула.
– У меня затруднения. – Он не стал уточнять, что затруднения в деньгах. – Но в следующий раз я тебя схвачу, – так же тихо, но твёрдо предупредил он.
– В следующий раз и схватишь, – примирительно согласился Удача.
Десятник выбрался наверх палубы, отряхнулся.
– Всё в порядке, – не удостоив взглядом ни купца, ни кормчего, объявил он. – Можете плыть.
Купец слышал какие-то невнятные переговоры под палубой и стоял бледный, как мел. Он выдохнул с облегчением, сам не помня как, очутился рядом с десятником, с благодарностью сунул ему в ладонь серебряный рубль.
– Ты что?! – рявкнул ему в лицо десятник. – Взятку?
Купец отшатнулся, напугано замямлил:
– Так... нет... За труды... беспокойства на службе...
– Разве что за беспокойства, – холодно согласился десятник, забирая рубль и привычно отправляя в карман. – И им тоже, – он кивнул на рядовых стрельцов, – за беспокойства.
– Конечно, конечно, – обрадовано забормотал купец.
Он сунул в ладонь пожилому стрельцу такую же монету, и стрельцы вернулись в лодку к товарищам. Вёсла вновь зашлёпали по водной глади, лодка отплыла и по дуге развернулась к другому судну, большому рыбачьему челну, застывшему на месте ниже по реке. Невольно провожая лодку и десятника в ней немигающими глазами, купец белым платком стёр с бледного лба бусинки пота и, будто на слова больше не было сил, слабо махнул рукой кормчему, де, надо отправляться.
– Парус наверх! – сурово распорядился кормчий, надрывая до сипа зычный голос. – Выбирай якорь!
Заскрипела верёвка, поднимаемая верхняя перекладина паруса вновь стала постукивать о мачту, а на носу, с трением о дерево зашуршал выбираемый из воды канат.
Для одного из беглецов это прозвучало милой сердцу песней. Второй же встал из укрытия, присел рядом.
– Столько денег разбрасываем, – пробубнил он расстроено. – Лучше драться.
– Хорошо, десятник тебя не заметил, – отозвался Удача в прекрасном расположении духа. – А то пришлось бы дать больше. Не расстраивайся. Будет цела голова, будут и деньги. А без головы... Соображаешь, что они ни к чему без головы? Вижу, не согласен. Может, ты и прав. Но мне не удаётся их копить. Они приходят... я и сам не пойму, как. Дьявол их знает, как и уходят. – Он помедлил, и поскольку товарищ молчал, добавил: – А придётся ещё отдать. – И он взором показал кверху, где над их головами топтались корабельщики. – Не прятаться же две недели крысами. Да они уж знают, что мы на судне. И питаться нам чем-то надо. Как считаешь?
– А-а, чёрт с ними, – безнадёжно отмахнулся парень и прикусил нижнюю губу. Потом пробормотал в сторону: – Я бы дрался.
Они ощутили, что корабль поплыл, уносимый течением Волги и ветерком от негостеприимного для них города, и, когда решили, что окраины потерялись из виду за холмами или лесами, вылезли из своего укрытия и выбрались к дневному свету. Это не вызвало удивления на палубе, где их появления ждали, хмуро, неприветливо и опасливо.
– Зачем я ввязался в твои с Морозовым дела?! – за час до полудня испугано шумел воевода в своей служебной комнате в приказных палатах. Он вышагивал перед стоящим у окна Плосконосом, вдруг сбросил с края стола оставленные беглецами кандалы. Вызванный их падением стук о пол и протяжный, показавшийся жалобным, звон кандальной цепи резанули ему слух. Вздрогнув от скрипа половицы под собственным мягким сапогом, он пошатнулся на обессиленных ногах, неуверенно ступая, добрался до кресла и плюхнулся на подушку сидения. Схватился за голову руками, мучительно выговорил: – Царь узнает?! Сибирь обеспечена... Сыновья, дочери не простят!
