– А разве боги велят уводить в рабство? – загорелся вдруг Таннау. – Разве Аплай был скверный человек? Почему его увели в рабство?
– Его увели как раз за то, что он был хороший человек, искусный мастер, – ответил Аблиукну, погладив голову Таннау своей шершавой рукой.
Они подошли к ручью, который весело струился по камешкам. Увидев, как ослик побежал с пригорка, чтобы попить прохладной воды, дед предложил внуку отдохнуть под старым орехом.
– Хороша вода! – восторгался Таннау, окунувшись с головой в ручей. – Я давно не пил такой вкусной, прохладной воды.
– Это вода необыкновенная, – согласился Аблиукну. – Она памятна мне с юности. Я никогда не забуду этого ручья.
– А чем она памятна тебе? Расскажи, дедушка, – попросил мальчик.
– Видишь ли, – ответил задумчиво дед, и его добрые серые глаза подернулись печалью, – вон там, у оврага, ручей был когда-то широк и полноводен, как маленькая река. Я часто ходил сюда купаться. И вот здесь я встретил Таририю. Это было вскоре после того, как ассирийцы увезли Аплая из Мусасира. В наши края не дошло войско Саргона. Я долго ждал отца…
Первое время, когда я остался один, мне казалось, что солнце померкло и вечная ночь опустилась на землю. Я много дней бродил по винограднику голодный и несчастный. Слезы душили меня, мысли путались от горя. Я потерял веру в богов. Я думал: лучше бы и меня взяли вместе с отцом. Так прошло много дней. Ассирийцы давно уже покинули Мусасир, и люди, оставшиеся в живых, вернулись и занялись прежней работой. Не вернулся только Аплай. Мне сказали, что он увезен Саргоном. Так я и не дождался отца и остался один. Не знал, что делать, как жить… Но вот как-то пришел ко мне сосед и предложил сделать ему котел. Бронза у него была. Я взялся за работу. Развел огонь в печи – то была печь Аплая – и стал работать. А вечером пошел к ручью помыться и рубаху выстирать. Только расположился я на камне, смотрю – идет девушка. Стройная, тоненькая, как молоденький кипарис; косы длинные, черные. Несет на плече кувшин и что-то напевает. Я сделал вид, что не вижу ее. Подошла она поближе, увидела меня – умолкла. Набрала воды в кувшин. А потом окликнула:
«Аблиукну!»
Я поднял голову и увидел Таририю, дочь пастуха. Она ранней весной ушла с отцом в горы и теперь только вернулась.
«Таририя, – воскликнул я, – как хорошо, что ты уцелела!»
«А почему ты печален, Аблиукну, почему не слышно твоей веселой свирели?» – спросила она ласково.
«У меня горе большое, Таририя: ассирийцы увели Аплая. Теперь я один». – И я горько заплакал.
«Не печалься, Аблиукну, мы не оставим тебя», – сказала Таририя и так ласково на меня посмотрела.
Мы постояли молча: я с мокрой рубашкой в руках, а Таририя с кувшином воды на плече. А потом она протянула руку ко мне и сказала:
«Дай мне рубашку, Аблиукну, я зашью на ней дыры».
«А как я получу ее, Таририя?»
«Я принесу ее тебе».
«Я буду рад», – сказал я так тихо, что она и не услышала, а только догадалась.
Ее добрые карие глаза засветились теплыми лучами, словно на меня глянули два маленьких солнца.
Утром Таририя принесла мне рубашку и свежих лепешек. Она почистила котлы, помыла кувшины, а когда все привела в порядок, сказала, что будет приходить и приносить лепешки.
«Ты ведь не умеешь их печь?» – спросила она меня.
Я умел печь лепешки, но ответил, что мне не приходилось этого делать.
«А зерно я заработаю и сам на зернотерке размельчу», – сказал я девушке.
Мне хотелось получить побольше пшеничного зерна, очень захотелось помочь Таририи. Я хорошо поработал и быстро сделал котел. А потом разыскал десять незаконченных бронзовых чаш. Я решил их доделать, чтобы получить за них много зерна.
Мои чаши уже были готовы и сверкали как золотые, когда я снова услышал шаги Таририи. Она легко ступала в своих маленьких соломенных сандалиях.
«Как хороши чаши! – воскликнула девушка, входя в дом. – Как они блестят! Ты искусник, Аблиукну! Кому ты их отдашь?»
«Да вот не знаю, кому отдать», – ответил я и покраснел. Меня обрадовала похвала этой хорошей девушки.
«А я придумала, – сказала Таририя, внимательно рассматривая чаши. Она ударяла по ним деревянной палочкой, и чаши отвечали ей разными голосами. – Как они звенят!.. Ты отнеси их богатому купцу, который вчера вернулся из Согдианы. Он привел целый караван верблюдов, и на каждом – тюки всякого добра. Попроси у него зерна пшеничного и еще что-либо – кусок шерсти на рубаху или сандалии из кожи».
«А ведь ты права, Таририя!» – согласился я.
Я пошел к богатому купцу и показал ему свои чаши. Его маленькие словно смазанные маслом глазки так и засверкали.
«Я возьму их, – сказал он. – Говори, что тебе надобно».
Я попросил горшок зерна и шаль заморскую: захотелось мне Таририи принести подарок. Но купец закричал, замахал руками и сказал, что зерно даст, а шали не даст.
«Тогда и чаши не получишь!» – сказал я решительно и собрался унести свое добро.
Когда увидел купец, что я в обиду себя не дам, велел отсыпать мне горшок зерна, а затем принес мне и шаль. Да какую шаль! Точно сотканную из лунных лучей. Никогда я не видел такой красоты!
Словно на крыльях полетел я к дому своему. Таририя уже ждала меня. Когда она увидела эту шаль, так и замерла от восторга. Все отказывалась, не хотела надеть, но я упросил ее. Надела она шаль и еще прекрасней стала.
Мы подружились с Таририей. Целый год она помогала мне, заботилась о моем хозяйстве. То добрым советом поможет, то делом каким. Привык я к ее ласковому голосу, к заботам…
Но вот раз пришла Таририя опечаленная. Долго молчала, только смотрела, как я работал – ручку для кинжала отделывал. А потом сказала, что собрался отец ее на новые пастбища, далеко от наших мест; покидают они свой дом и больше не вернутся сюда. Сердце мое так и замерло…
«Как же быть? – спросил я свою подругу. – Как буду я жить без тебя?»
Таририя молчала. Грустными были ее глаза, никогда я не видел в них такой печали. Что она могла ответить мне?
Я всю ночь не спал, а наутро решил пойти к отцу Таририи и узнать свою судьбу. Надел я чистую рубаху, волосы причесал и пошел. Сердце билось – казалось, не удержишь его в груди. Разные слова я придумывал для разговора с пастухом, а когда перешагнул порог его дома, все из головы выскочило. Как увидел я отца Таририи, так и забыл все умные речи, что ночью придумал. Я сказал только то, что сердце мне подсказало.
«Добрый сосед, – говорю, – ты знаешь отца моего, Аплая. Хороший был он мастер, знаменитый. Я кое-чему у него научился… Оставь мне Таририю! Вместе будем с ней жить, вместе хозяйство вести будем. Через год я накоплю всякого добра и отдам тебе достойный выкуп. Тогда и свадьбу сыграем».
