Дверь открыла перепуганная камеристка.
Арман-Луи, преисполненный благоговейного трепета, подошел к алькову, скрытому за длинными портьерами из белой саржи.
— Ах, Боже мой! Это вы, Арман? — спросил застенчивый голос, серебряные нотки которого заставили биться сильнее сердце г-на де ла Герш.
— Да, это я, — ответил молодой человек, окидывая взглядом эту девичью комнату, где почивала та, которую он любил больше всего на свете. Он готов был целовать все, что находилось здесь: мебель, обивку, любые пустячки, принадлежащие Адриен, которых касались её руки.
— Что-то случилось? — снова мягко спросила м-ль де Сувини.
— Если вы доверяете мне, — сказал он, — Бога ради вставайте и следуйте за мной.
— Великий Боже! Замок горит?! — в испуге возопила камеристка.
— Нет, но, возможно, что через час загорится. Теперь — больше ни слова.
М-ль де Сувини знала, что г-н де ла Герш никогда не поступал необдуманно. Сообразив, что случилось что-то серьезное, быстро, без разговоров она оделась.
Арман-Луи проводил её в тесную комнату одной из башен замка, у массивной двери в которую поставил охрану из четырех человек, вооруженных аркебузами и шпагами.
— Если того потребуют обстоятельства, вы должны буде те убить друг друга, — сказал он им.
— Мы готовы! — ответил главный из них.
Занималась заря. Арман-Луи вышел из замка.
Глухой шум, напоминавший передвижение войска, нарушил прозрачную тишину. Вскоре на опушке леса показались отряды, впереди шел Рено. Арман-Луи насчитал больше сотни бойцов.
Глаза г-на де Шофонтена сияли счастьем.
— Оркестранты готовы? — спросил он г-на де ла Герш.
— Да, господин дирижер, готовятся, — ответил Арман-Луи, улавливая шум, доносящийся со стороны конюшен, где ночевали всадники г-на де Паппенхейма.
— Ora pro nobis! ° — прошептал Каркефу востря шпагу о рукав своего камзола.
— — — — °Ora pro nobis! — молись за нас (лат.). Прим. пер.
Армия Армана-Луи заняла самые выгодные позиции. Ни одно человеческое существо не смогло бы выйти из замка, не будучи сметенным огнем из пятидесяти мушкетов. Опытный тактик вряд ли выдумал бы нечто лучшее.
С первыми лучами солнца г-н де Паппенхейм вышел в боевых доспехах: со шпагой на боку, кинжалом у пояса, в кирасе. Мэтр Ганс появился рядом с ним также в полном боевом снаряжении, но немного бледный.
В губах у графа был серебряный свисток, который издавал пронзительный звук.
Двери конюшен открылись, и пятьдесят всадников вышли из них. Они молча выстроились во дворе.
— Пятьдесят! — насчитал Арман-Луи, хотя полагал, что их должно было быть не более двадцати.
Значит, г-н де Паппенхейм пополнил свою банду тридцатью негодяями из добровольцев, и эти тридцать бандитов один за другим ночью проникли в пределы Гранд-Фортель. Соотношение сил изменилось. Теперь немецкий граф демаскировал свою армию. Но если бы, кроме того, появились бы ещё и люди капитана Якобуса, извещенные каким-то тайным способом, успех сражения стал бы сомнителен. Арман-Луи решил воспользоваться моментом.
Он покинул наблюдательный пункт, на котором все ещё находился, и поспешил к всадникам графа. У всех у них были пистолеты в седельных кобурах и сабли в ножнах.
Увидев его, г-н де Паппенхейм нахмурил брови.
— Вы уже на ногах?! — медленно проговорил Арман-Луи. — Господин граф сегодня отправляется на охоту?
— Да, — ответил немец со странной улыбкой. — Я собираюсь затравить лань, жду псарей.
Он сделала несколько шагов в сторону больших ворот замка и посмотрел на деревню, купающуюся в белом мареве утреннего солнца.
Арман-Луи последовал за ним.
— Если ваши псари — это те, как мне кажется, кто находится под командованием капитана Якобуса, не ждите их, — холодно сказал он.
Г-н де Паппенхейм побледнел и посмотрел на г-на де ла Герш. Мэтр Ганс дрожал всеми своими членами и норовил спрятаться за спину своего хозяина.
— Вы знакомы с капитаном Якобусом? — спросил граф Годфруа.
— Немного. Думаю, что его люди потеряли своего командира, — продолжал Арман-Луи.
— Вот как!
— Я встретил его вчера вечером, но с тех пор, насколько мне известно, он так и не увидел зажженных свеч, что Ваша Милость выставляла для него в окне.
Рено только что пробрался к воротам, но не устоял там.
— Это правда, — сказал он. — Со вчерашнего вечера отважный капитан — мой гость, он живет в чистой комнате и смотрит в небо через железную решетку.
Г-н де Паппенхейм закусил ус — волна ярости охватила его.
— Мэтр Ганс! — крикнул он. — Схватите этого молодого петушка и бросьте его на круп моей лошади!
— Мэтр Ганс… — вторя ему, сказал Рено. — Мэтр Ганс никогда не осмелится сделать это!.. Я его знаю! — засмеялся Рено. — Мэтр Ганс слишком хорошо запомнил кабачок матушки Фризотты.
— Ах вон оно что! — вскричал граф Годфруа, повернувшись к оруженосцу и все наконец поняв.
Сжав кулак, он нанес ему такой страшный удар по лбу, что несчастный мэтр Ганс, выронив поводья, тяжело рухнул на землю лицом вниз.
— Первая градина упала! — почесав затылок, прокомментировал Каркефу, стоя за спиной Рено.
— Теперь я объявляю войну! — вскинув голову, сказал г-н да Паппенхейм. И молниеносно выхватил шпагу.
Пятьдесят всадников последовали его примеру.
— Война так война! — кивнул Арман-Луи.
По сигналу, который он дал, вскинув шпаги, десять человек появились на стене замка, прямо напротив него, десять других — у потайного хода, ещё столько же за бойницами, у всех дверей, у каждого окна — и всюду протазаны, копья, аркебузы, бердыши: круг черных стволов и сверкающих лезвий.
Г-н де Паппенхейм прошелся взглядом по своему войску. Глухой ропот, смысл которого он сразу понял, прокатился по рядам его банды.
— Хорошо сработано, сударь! — сказал он, теребя рукой гарду своей шпаги.
— Господин граф, — заговорил г-н де ла Герш. — Я думаю, вам было бы уместнее отказаться сегодня от охоты, а завтра отправиться в Германию. На таких условиях я оставил бы вас в покое.
— Это приказ, сударь? Однако я ещё не побежден!
— Нет, это совет. Кровь не пролита только потому, что вы пока ещё мой гость, а также гость господина де Шарней и м-ль де Сувини.
Глаза г-на Паппенхейма все это время шарили вокруг, как у загнанного сворой собак кабана, который ищет выхода: всюду мушкеты, всюду железные копья, вокруг бесстрашные и решительные лица. Вдали, на равнине, — ни шлем не блеснет, ни клубков пыли, поднятой лошадиными копытами. А рядом с ним — пятьдесят человек, решимость которых, как подсказывала ему интуиция, была поколеблена.
Арман-Луи уловил тень смятения на лице графа. Он шагнул к нему и сказал, опустив острие шпаги:
