Король франков Хлодвиг и король визиготов Аларих оба претендовали на земли вдоль реки Лигер[164], считавшейся границей между их владениями — Галлией и Аквитанией. В течение нескольких лет территория эта служила предметом постоянных раздоров между их народами, которые жили там, и вызывала стычки, время от времени затихавшие благодаря очередным договорам, хотя перемирие никогда не продолжалось слишком долго. В итоге оба короля начали собирать войска и вооружаться, решив затеять серьезную войну за эти земли. Теодорих попытался, соблюдая нейтралитет, помирить своих августейших родственников, посылая многочисленных послов в качестве третейских судей к Алариху в Толосу и к Хлодвигу в его новую столицу Лютецию[165]. Но ничто не могло успокоить этих воинственных королей, и когда стало ясно, что война неизбежна, Теодорих решил поддержать Алариха. Это решение далось ему очень непросто: ведь предстояло выступить против родного брата его супруги Аудофледы. Но разумеется, Аларих Балт и его подданные визиготы были связаны с нами, остроготами, узами гораздо более прочными, чем брачный договор.
Однако события повернулись так, что нашим воинам почти не пришлось воевать в Аквитании. Прежде чем они смогли присоединиться к визиготам, король Аларих пал в битве у города под названием Пиктава[166], и так вышло, что визиготы потерпели поражение. Однако, как только наша армия атаковала ряды франков, король Хлодвиг сложил оружие и запросил мира. Для того чтобы удержать только что завоеванные земли вдоль Лигера, он снова заключил продолжительный союз с новым королем визиготов Амаларихом. Когда наши генералы Тулуин и Одоин приняли его условия, Хлодвиг со своими франками отступил. То же самое сделали визиготы, а наша собственная армия вернулась обратно в Италию практически без потерь.
В результате этой короткой войны новым королем визиготов стал Амаларих, сын погибшего Алариха, совсем еще ребенок. Поскольку в силу слишком юного возраста сам он не мог править, его мать, королева Тиудигото, стала регентшей. А дальше все просто: поскольку мальчик этот был внуком, а его мать — дочерью Теодориха, на деле правителем визиготов стал сам Теодорих. Они и мы, остроготы, впервые за долгие столетия стали подданными одного короля. Теперь Теодорих управлял всеми землями, граничащими со Средиземноморьем, Паннонией и Далматией, всей Италией и Аквитанией, вплоть до Испании. Его владениям больше не было нужды, как раньше, называться Западной Римской империей. С этого времени их можно было именовать гораздо точнее — и с большей гордостью — королевством готов.
Позвольте мне на примере проиллюстрировать, какой спокойной и гармоничной была жизнь в королевстве в мирное время правления Теодориха.
Я как раз находился в резиденции короля в Медиолане в один из дней, когда он лично принимал жалобы и прошения от своих подданных, которые были недовольны тем, как их дела были рассмотрены местными властями или низшими магистратами. Я сопровождал Теодориха и нескольких его помощников-советников в зал для слушаний, и, помню, мы все сильно удивились, не обнаружив там ни единого гражданина, который хотел бы быть выслушанным. Мы с советниками даже слегка подшутили над королем: дескать, он правит таким ленивым народом, что его подданные даже не хотят сутяжничать.
И тут Боэций вставил:
— Plebecula inerte, inerudite, inexcita[167].
— Вот уж нет, — сказал Теодорих с веселым смирением. — Спокойный народ — это самое лучшее, чем может гордиться монарх.
Я спросил:
— А как ты сам объясняешь это — почему подданные более довольны твоим правлением, нежели правлением предыдущих властителей, хотя те и не были «неотесанными чужеземцами и грязными еретиками», каковыми считают нас римляне?
Он немного подумал, прежде чем ответить на вопрос:
— Может, потому, что я стараюсь никогда не забывать кое о чем. Вообще-то об этом следует помнить всем, но это обычно редко делают. А именно: все живое — будь то король, простолюдин, раб или свободный человек, мужчина, женщина, евнух, ребенок, даже каждая кошка и собака, насколько я знаю, — являются центром мироздания. Это очевидно для каждого из нас. Но мы — будучи сами центрами мироздания — часто не задумываемся о том, что и все остальные наряду с нами полагают точно так же.
Кассиодор Филиус посмотрел на короля слегка скептически.
— Как может раб или собака быть хозяином мироздания? — спросил он с непередаваемым высокомерием, явно считая себя самого избранным.
— Я не употребил слово «хозяин». Человек может подчиняться велениям бога или нескольких богов, своему господину или старшим в семье, каким-нибудь признанным авторитетам. Я вовсе не говорил о себялюбии или чванстве. Человек может любить, скажем, своих детей больше, чем себя самого. Многие вообще не имеют привычки важничать.
Теперь вид у Кассиодора стал слегка обиженным, словно он воспринял критику на свой счет. Теодорих продолжал:
— Тем не менее, с точки зрения любого человека, все в этом мире вращается вокруг него. А как может быть иначе? Воспринимая все изнутри, он рассматривает внешний мир только как существующий в той степени, в какой он затрагивает его самого. Именно поэтому интересы данного конкретного человека и становятся для него основными. То, во что он верит, он считает истиной. То, чего он не знает, не является чем-то важным для него. То, что не вызывает у него ненависти или любви, вообще не имеет к нему отношения. Его собственные нужды, желания и требования заслуживают, на его взгляд, самого пристального внимания. Его собственный ревматизм для него гораздо важнее, чем чья-то смерть от трупного червя. А его собственная неминуемая смерть означает настоящий конец мира.
Теодорих замолчал и посмотрел на всех нас по очереди.
— Может ли кто-нибудь из вас, достойные мужи, представить себе, что трава будет расти даже тогда, когда вы не сможете ощутить, как она пружинит под ногами? Когда вы не сможете почувствовать ее аромата после дождя? Когда не сможете пустить своего верного коня попастись на ней? Что некогда эта трава будет расти единственно для того, чтобы покрыть вашу могилу, а вы даже не сможете взглянуть на нее, насладиться ее видом?
Никто из нас не произнес ни слова. Казалось, что в пустом зале, где гуляло эхо, вдруг повеяло могильным холодом.
— Итак, — заключил Теодорих, — когда кто-нибудь из подданных требует моего внимания — будь то сенатор, свинопас или портовая шлюха, — я стараюсь напомнить себе: трава растет, мир существует только потому, что этот человек живет. И его или ее дело становится для меня самым безотлагательным. И затем, разбираясь в их проблемах, я стараюсь не забывать одну простую истину: все, что я сделаю, неумолимо затронет и другие центры мироздания. — Король улыбнулся, глядя на наши сосредоточенные лица. — Возможно, это звучит глупо или слишком путано. Но я верю, что мои попытки предвидеть будущее позволяют мне судить, выносить приговоры и править более осторожно. — Он слегка пожал плечами. — Во всяком случае, люди, кажется, довольны.
