за собой ехать верхом по океану. По-прежнему сомневаясь в моем рассудке, они какое-то время колебались – все, за исключением молодого англичанина Блаунта. Он повел лошадь вслед за мной с возгласом: «Я с вами, капитан! Мы выплывем или утонем!» Колебание остальных кончилось: крики преследователей были слышны совсем близко. Все устремились за нами.
Первые полмили вода оставалась мелкой, как молоко в чашке, и мы продвигались почти так же быстро, как по суше; шли добрым галопом. Брызги взметались над головами, и в лунном свете казалось, что мы едем под потоком сверкающих жемчужин. Оглянувшись, мы увидели, что преследователи остановились на берегу. Но ненадолго: вскоре и они вступили в воду. Мы слышали их удивленные восклицания; они подбадривали друг друга возгласами: «Анда, анда! Муэран лос инвасорес! (Вперед, вперед! Смерть захватчикам!)
Снова казалось, что все решают силы и выносливость лошадей. Я вспомнил рассказ гребца о том, что дно озера везде твердое; та часть, которую мы миновали, подтверждала это. Поэтому, когда вода достигла подпруг и поднялась даже выше, я не испытывал страха в этом отношении; мои подчиненные, с которыми я поделился своими знаниями, – тоже. Они больше не считали меня сумасшедшим.
Мы уже на две мили ушли в озеро и опередили преследователей на милю – впрочем, мы их видели и ясно слышали их возгласы, – когда неожиданно между нами словно задернули занавес. С северного конца озера надвинулся туман, постепенно закрывая всю его поверхность.
Мы обрадовались, решив, что это нам на пользу; хотя нам пришлось остановиться, то же самое вынуждены были сделать и преследователи. Их восклицания, по-прежнему доносившиеся до нас, свидетельствовали, что они в замешательстве и потеряли направление. Тем не менее они продолжали кричать, и это было нам на руку. Пользуясь их криками как ориентиром, мы снова двинулись, повернувшись к ним спиной.
Теперь мы были на глубоком месте: вода доходила лошадям до бедер; поэтому они издавали меньше шума; только когда какая-нибудь лошадь спотыкалась, слышался всплеск. Но мы не опасались, что эти звуки нас выдадут: их невозможно было расслышать среди криков водных птиц; испуганные появлением незваных гостей, птицы с криками летали у нас над головой. Вскоре преследователи перестали кричать; во всяком случае мы их больше не слышали. Невозможно было сказать, отказались они от преследования и вернулись на берег или молча ощупью пробираются за нами. Мы надеялись на первое.
Их молчание, однако, снова заставило нас остановиться, потому что у нас не было ориентиров для движения. Если поедем вслепую, можем наткнуться на них. Мне нет необходимости говорить вам, что в тумане никто не может идти прямо, даже на суше; а в нашем положении тем более. Поэтому нам пришлось остановиться. Странно выглядел отряд кавалеристов, наполовину погрузившийся в воду!
Так мы простояли почти час. Но вот наши лошади начали беспокоиться. В холодной воде, разгоряченные долгой гонкой, они могли охрометь. Опасаясь этого, мы решили рискнуть и двинулись дальше.
Еще час продолжали мы двигаться вброд, постоянно оглядываясь. Но вот впереди показался в тумане темный предмет; его вид принес нам облегчение. О крайней мере мне: это был Ла Крус – старый крест. Моим товарищам он сообщил, где мы находимся – в самом центре озера. Но мне он подсказал и другое: в какую сторону двигаться дальше. Когда наши гребцы, сняв шляпы и распевая церковные гимны, миновали его, я внимательно разглядел это своеобразное деревянное сооружение и заметил, что он расположен строго с севера на юг; на стороне, обращенной к западу, вырезано изображение девы Марии; именно в эту сторону нам нужно двигаться. Теперь, если мы не собьемся, все будет хорошо.
И мы сумели выбраться; мы растянулись цепочкой так, чтобы видеть друг друга, и двигались, все время обращаясь лицом на запад.
Мы прошли вброд не меньше двенадцати миль, потому что озеро в длину достигает десяти. Но все кончилось благополучно; на рассвете мы выбрались на сушу и услышали колокола городских соборов.
Через час мы проехали через ворота святого Лазаря. Какое зрелище представилось прохожим на улицах города! Мы все, и наши лошади тоже, побелели, словно от инея, и иней этот сверкал бриллиантами! Соленая вода озера оставила на нас, когда мы высохли, толстый слой соли.
Мое внимание постоянно привлекает разница между крестьянами тевтонского и латинского типов. Не знаю, насколько этим вопросом занимались этнографы и вообще занимались ли. Но я наблюдал эту разницу в обоих мирах, и она очень заметна как в Старом, так и в Новом.
Возьмите английского работника, допустим, из Бэкингемшира или Беркшира; поставьте его рядом с испанским крестьянином, например, из Галисии или Каталонии, – какой контраст! Все равно что невзрачный индюк рядом со сверкающим павлином! Как различаются мешкообразный кафтан с его нелепыми украшениями и вышивками и ярко окрашенная одежда Испании – короткий жилет из сукна или бархата, сверкающие пуговицы на груди, веселый шарф, свисающий с пояса на бедро!
Но контраст не сводится к одному костюму. Он заметен также в поведении и манерах, в осанке, походке и жестах. Работник из Бэкингемшира приветствует вас, дернув себя за волосы; в то время как в каждом движении иберийского крестьянина видно изящество рисунков Хогарта.
Было бы любопытно порассуждать о причине этих замечательных различий между тевтонской и латинской грацией. Возможно, это различие скорее умственное, нежели физическое, и имеет социально-политическое происхождение. Но это слишком серьезный вопрос для легкого очерка нравов и обычаев, который вам предлагается.
Однако какова бы ни была причина, результат одинаков по обеим сторонам Атлантического океана. Перемена неба не смягчает разницу между двумя расами, а как будто усиливает ее.
«Бедный белый» из Кентукки, в своем пальто цвета купороса, в грубых башмаках, в смысле элегантности так же далек от крестьянина «гуапо» из Испанской Америки, как одетый в мешковину пахарь из Бэкингемшира отличается от «махо» из Мадрида или Севильи.
Нигде в Испанской Америке грациозность романской расы не проявляется так ярко, как в Мексике; а в Мексике никто не обладает ей в такой степени, как харокос.
Читатель, я предвижу твой вопрос: кто такие харокос?
Попытаюсь ответить, руководствуясь своим опытом жизни среди этих своеобразных людей, когда я провел несколько месяцев в их стране. Прежде чем идти дальше, позвольте объяснить вам, как правильно произносится это слово. Первый согласный – обычное «х», а последний – полумягкое «к»: хароко. В таком случае сам хароко вас поймет.
Хотя я пользовался его гостеприимством и принимал участие в его развлечениях, не могу сказать, почему он так
