и поразить европейских варваров. Эд писал о Влахернском дворце: «Красота его снаружи едва ли может с чем сравниться, а внутри она значительно превосходит все, что я в силах передать словами. Всюду тут только и видишь, что золото и живопись самых разнообразных тонов; двор вымощен мрамором с удивительным искусством». Жили Людовик с Элеонорой, однако, не в самом дворце (это было жилище императора, променявшего на него древний Большой дворец), а в пригородном Филопатиуме, только что приведенном в порядок после немецкого неистовства. Эд назвал этот дворцово-парковый ансамбль «усладой греков». Иными культурными мероприятиями, которыми василевс баловал короля и королеву, были богослужение в храме Св. Софии, охота с ручными леопардами, скачки на ипподроме и т. п.
Вместе с тем обстановка в городе и его окрестностях была неспокойной. Местные торговцы взвинтили цены, пользуясь случаем, да и товар был не высшего качества. С другой стороны, возмущение рядового воинства соседствовало с недовольством знати, у которой были крепкие дружеские и династические связи с сицилийскими норманнскими родами. На дрожжах недовольства крестоносных низов родилась идея – захватить царственный город и тем самым помочь своим дальним родственникам. Естественно, это было просто прикрытие для алчных намерений крестоносцев, и раньше знавших о баснословных богатствах Константинополя по рассказам участников I Крестового похода и купцов, теперь же видевших все воочию. В 1204 г. все это будет реализовано…
Дальнейшие события постоянно списываются латинскими хронистами на пресловутое коварство греков. Не обеляя потомков хитроумного Одиссея, отметим, что те и вправду давали к этому повод, как следует из длинного повествования Никиты Хониата: уж кто-кто, а он-то по идее должен был бы защитить честь своей страны, однако, рассказывая о всех хитростях и подлостях византийцев по отношению к латинянам, он в итоге признается: «Точно ли это делалось по императорскому, как говорили, приказанию, верно не знаю; но во всяком случае эти беззаконные и преступные дела действительно были… Кратко сказать, царь и сам всячески старался вредить им и другим приказывал наносить им всевозможное зло для того, чтобы и позднейшие потомки их неизгладимо помнили это и страшились вторгаться в области римлян». Но это – позже, когда византийцы морили голодом остатки разбитого крестоносного воинства, а теперь василевс, желая побыстрее спровадить французов, заявил Людовику, что Конрад одержал блестящую победу над неверными, взял их столицу – Икониум – и продолжает славный поход.
Византийская уловка сработала блестяще: по виду, ревнуя о славе, но на самом деле элементарно опасаясь, что все лучшее достанется германцам, французы дали требуемую императором ленную присягу и переправились в Малую Азию, где вскорости встретились с жалкими беглецами, поведавшими суровую правду. Людовик с Элеонорой прибыли в Никею, где встретились с Конрадом и его немногочисленным отрядом. Неизвестно, как сложилась бы судьба Крестового похода, если бы Людовик настоял на своем. Он планировал атаковать Икониум через Дорилеум, однако Конрад так запугал его трудностями «внутреннего» перехода по ущельям, при котором ему самому столь знатно намяли бока, что было принято роковое решение – выйти к побережью у Эфеса и двигаться в Сирию вдоль моря. В Эфесе Конрад опасно заболел, т. о. возникла непредвиденная задержка. Мануил со своей немецкой супругой прибыл в Эфес, где применил свои познания в медицине, лично леча свояка. То ли их не хватило, то ли в этом заключалась какая-то византийская интрига – короче говоря, василевс предложил Конраду отправиться вместе с ним в Константинополь, на что тот с радостью согласился, равно как и все его низведенное до размеров отряда воинство. Людовик с Элеонорой неожиданно оказались вроде как бы брошенными. Надо отдать должное Мануилу, он предупредил их обо всех опасностях задуманного предприятия, вновь советуя крестоносцам двигаться по побережью от одной византийской крепости до другой, однако достиг обратного результата: король даже обрадовался, что избавился от деморализованных и битых немцев и вновь стал сам себе головой.
Первым делом он отказался от затеи идти по побережью и пошел в глубь Малой Азии к реке Меандр, где даже нанес туркам поражение и дошел до Лаодикеи. Там внезапно он вернулся к первоначальному плану идти в Сирию вдоль моря – объяснить это можно, вероятно, тем, что жители Лаодикеи, прознав о приближении латинян, не только оставили город, но и забрали с собой все продовольственные запасы. Было очевидно, что в случае нужды только связи, осуществляемые по морю, смогут прокормить войско, резко от тягот деморализовавшееся. На пути к благословенной Атталии лежали Таврские горы, цепью тянущиеся вдоль южного побережья, и король завел свою армию в писидийские ущелья, где его уже поджидали турецкие засады (начало января 1147 г.). Авангард войска под командованием вассала Элеоноры Жоффруа де Ранкона (злая молва приписывала им преступную связь) оторвался от основного войска, чем тут же воспользовался враг и обрушился на армию короля с высот; сам Людовик отчаянно сражался, как рядовой боец – впрочем, именно отсутствие на нем каких-либо знаков его королевского достоинства спасло его от верной гибели или плена, турки б такую важную птицу не упустили. Французы понесли тяжелое поражение, но не были истреблены до конца. «Заблудившийся» авангард на следующий день объединился с остатками армии, причем аквитанцев, виновных, по мнению большинства, в давешнем поражении, чуть не порвали на куски. В итоге поредевшее и измученное войско добралось до Атталии. Свидетельство этого похода еще в XIX в. видел наш замечательный путешественник и писатель Авраамий Норов, в юности потерявший ногу в Бородинском сражении: «Проехав за Караюком продолжение обширной долины, в тени вековых дерев, мы начали подниматься при свете молодого месяца на крутизны исполинской горы Баба-даг; это древняя гора Кадмус, где сходились границы Карии, Фригии и Лидии… Но какое же пристанище в этом воздушном царстве?.. (Проводник) отвечал, что мы находимся невдалеке от одной сторожевой хижины, что если мы её найдем, то остановимся там, а если нет, то расположимся на первом уступе скалы. Не прежде как через полчаса самого утомительного пути и часто опасного, блеснул нам тусклый свет нашего маяка; наш вожатый был очень обрадован, что единственный надоблачный житель этого ужасного места был дома; даже утомленные наши лошади, почуя близость жилья, выражали свою радость ржанием; это ржание вызвало сторожа; старик с густою белою бородою и с зажженным смолистым суком в руке явился перед нами из облачной тучи, как чародей. В этой сцене было столько фантастического, что я как бы забыл свою усталость и глядел на всё это как на волшебную картину… У сторожевого старца Баба-дага хранится ржавый огромный меч, им найденный в ущельях горы; он никому его
