По узким извилистым переулкам Надя выбралась на Губернскую улицу и торопливым шагом, а где и бегом, заспешила к железнодорожному мосту. Откуда-то сзади сквозь снежную мглу донесся глухой, но частый перестук копыт. Было похоже, что скакал не один десяток конников. Надя забеспокоилась. Цокот копыт о камень становился все явственнее и отчетливее, сомнений не оставалось: скачут в том же направлении. Должно быть, казаки атамана. Как бы не попасться им на глаза, а то в чем-нибудь заподозрят, начнут придираться. Забрать с собой могут.
Надя оглянулась вокруг, ища места, где бы укрыться. Перед ней — небольшой палисадник, в нем густые, заснеженные кусты сирени. Надя перебралась через заборчик и спряталась за кустом. Почти в то же мгновение из снежной мглы вырвалась казачья сотня и промчалась мимо. И плохо, что вдруг так забуранило, и хорошо: буран помог Наде укрыться.
Интересно, куда конники путь держат? Только бы не на мост, не в деповскую слободку. За виадуком начинается пустырь, схорониться там негде.
Но сотня свернула к казачьим казармам.
Когда Надя поднялась на виадук, из-за поворота медленно выплыл, постукивая колесами, длинный состав с товарными и пассажирскими вагонами вперемежку. На заснеженных крышах вагонов жались друг к другу занесенные снегом люди. Надя на мгновение замедлила шаг, пока поезд не прогрохотал под мостом, выпуская густые клубы пара и готовясь остановиться у вокзала.
Хотя Наде доводилось ездить поездом и даже удалось преодолеть неблизкий путь в Петроград и обратно, она всякий раз, когда видела паровоз, с трудом тащивший огромный состав, испытывала чувство восторга и относилась к нему так, словно перед ней было живое чудо.
Но стоять долго на мосту, рассматривать и рассуждать было некогда, надо торопиться, торопиться...
Выйдя на пустырь, Надя зашагала быстрее, а затем и побежала. Миновать бы этот огромный пустырь, за ним сразу депо, а там и деповский поселок.
Буран понемногу стал утихать. Из мглы вынырнула темная громада корпусов. Это и есть депо. Но почему там тихо? Совсем-совсем тихо, ни звука. Надя несколько раз бывала здесь, и всегда ее поражали грохот, шум, гудки, которые вечно раздавались во дворе и в цехах. Теперь же там тишина. И темно. Нет ни огонька, ни звука.
Что такое? Что случилось? Или депо не работает? Совсем не работает? Хотя ничего в том удивительного нет: если все деповские пошли с Кобзиным, вполне вероятно, что завод остановился.
Идти осталось немного.
Надя знала, где Семен прячет ключ от двери, и представила себе, что вот она сейчас войдет во двор, подойдет к домику, достанет из-за наличника ключ, откроет дверь, нашарит спички, вздует огонь, осмотрится, затопит печку... А утром пойдет к соседям и спросит, как разыскать Семена. Они-то, конечно, знают, где найти его. Семен сам хвастался, что не только его соседи, а все, кто работает вместе с ним в цехе да и вообще в депо, все очень дружны и живут, словно одна семья.
И откуда взялся этот буран? Все дни стояла ясная погода, а тут сразу нахлынула белесая муть и, будто ненасытная прорва, поглотила весь белый свет.
Наде стало зябко, и, хотя мороз был не сильный, влажный холод пронизывал ее до самых костей.
Она вышла на улицу деповского поселка. Здесь тоже тишина, ни единой души, нигде ни огонька. Вот и нужный переулок. Теперь совсем рядом. Четвертый дом от угла. Из тьмы вынырнул и поплыл ей навстречу, вырисовываясь все яснее и отчетливее, огромный, лохматый и хотя уже порядком заснеженный, но все еще почти по-осеннему черный старый дуб. Он рос во дворе Семена, у самой калитки. Об этом дубе Надя узнала раньше, чем побывала здесь: приглашая в гости, Семен рассказывал о нем как о самой надежной примете, мол, такого высокого и заметного дерева нет больше во всем поселке, его видно отовсюду, а увидишь, без расспросов пробирайся к нему — не ошибешься, в аккурат придешь по адресу. Давно это было. Но Надя хорошо помнила, как вместе с бабушкой Анной они впервые пошли навестить Маликовых на новом месте и разыскали дом своих бывших соседей именно по этой примете. Под деревом Семен соорудил скамейку и хвалился, что летом здесь такая густая тень — никакой зной не страшен, и дождь тоже. Пускай кругом льет словно из ведра, на скамейке можно сидеть без опаски, ни одна капля не пробьется сквозь густую листву. Правда, во время грозы, говорил Семен, прятаться здесь рискованно, может ударить. Когда-то давно в этот дуб шарахнула молния. Угодила не в макушку, а чуть сбоку, пробежала по стволу до самой земли, отсекла несколько ветвей и оставила на стволе памятку — темную полосу. Надя видела ее. Она почему-то сейчас вспомнила все это. Так бывает, когда человек после долгой отлучки увидит знакомые места. Он присматривается, узнает почти забытое, не всегда большое и главное, а, скорее всего, то, что осталось на поверхности памяти, второстепенное, что совсем не обязательно и хранить и вспоминать.
Вдруг Надя заметила, что невысокий забор, отделявший двор от улицы, повален и ворот тоже нет, лишь три угрюмо торчавших столба указывали место, где когда-то стояли ворота и калитка. «Без хозяина и дом сирота». Надю охватила досада — нашлись же люди, знают, что дома никого нет, и пользуются случаем, безобразничают. Ворота, возможно, унесли на дрова, а забор повалили просто из озорства. Семену, когда вернется, не один день придется попыхтеть, чтоб все наладить, как было.
Надя свернула к столбам и оторопело остановилась — перед ней был пустырь: ни дома, ни приземистого сарая. Не будь знакомого дуба, можно было подумать, что не туда зашла, но сейчас, когда она стояла рядом со старым великаном, никаких сомнений не было. Но что же случилось? На том самом месте, где стоял немудрый домишко Семена, теперь чернела припорошенная снегом бесформенная груда развалин. Надя подошла ближе. От дома остались местами еще не прикрытое снегом, угрюмое своей чернотой пепелище и полуразрушенная русская печь. И дом отжил свой век, и печь тоже...
Пожар! Что может быть страшнее? Наде вспомнилась ужасная картина пожара в Форштадте, на Колодезном. И сюда спешила она, думала, что найдет здесь тепло. Надеялась. А выходит, никакой надежды. И у Семена теперь нет дома. Кончится вся эта сумятица, вернется он, вот так же, как и Надя, посмотрит на развалины и побредет со двора. А куда? Нет, он не растеряется, что-нибудь придумает. И надо же случиться такому несчастью!
Надя вышла на улицу, постояла. Напротив, в избушке, чуть заметной в снежной мгле, вспыхнув, забился слабый огонек. Даже не подумав, зачем ей это надо, Надя заторопилась через дорогу и подошла к землянке. Одно окно было плотно закрыто снаружи соломенными матами, а другое не завешено, и Надя заглянула в него. На столе горела коптилка. Язычок пламени был настолько мал, что вокруг висел густой полумрак и с улицы чуть-чуть виднелась противоположная стена. У стола сидела женщина и кормила грудного ребенка. Пламя коптилки вздрагивало, по лицу женщины пробегали тени. Хотя Надя постучала в окошко тихо, еле слышно, женщина вздрогнула и крепче прижала ребенка к груди. Откуда-то из темноты появилась вторая женщина и приникла лицом к оконному стеклу.
