— Нет, — возразил кардинал, — герцог де Гиз сказал мне, что перед отъездом лично повидает короля, и я обещал подождать его здесь. Кстати, не он ли идет?
— О, только бы он не разбудил короля! — воскликнула Мария и бросилась к двери.
Герцог де Гиз вошел бледный, возбужденный. Даже не поклонившись королеве и не спросив о здоровье короля, он сразу же подошел к брату, отвел его к окну и начал без предисловий:
— Ужасная новость!
— Что случилось? — забеспокоился Карл Лотарингский.
— Коннетабль де Монморанси во главе полутора тысяч всадников покинул Шантильи! Чтобы скрыть свое продвижение, он миновал Париж, и от Экуэна и Корбейля двинулся на Питивье через Эссонскую долину. Завтра он будет со своим отрядом у ворот Орлеана.
— Это и в самом деле ужасно! — произнес ошеломленный кардинал. — Старый проходимец хочет спасти своего племянника! Держу пари, что его вызвала Екатерина Медичи.
— Нужно думать не о ней, а о себе, — зло усмехнулся герцог. — Что теперь делать?
— Выступить с нашими силами навстречу коннетаблю!
— И вы сможете удержаться в Орлеане, если меня не будет?
— Увы, на это трудно рассчитывать. Жители Орлеана — народ грубый, да, кстати, еще и гугеноты. Они тянутся к Бурбонам… Хорошо, что хоть за нас Генеральные штаты.
— Но против нас л’Опиталь, имейте в виду. Трудное положение! А как король? — спросил герцог, вспомнив в минуту опасности о последней своей надежде.
— Королю худо, — ответил кардинал. — Но Амбруаз Парэ прибыл в Париж по приглашению королевы и берется завтра утром произвести какую-то отчаянную, но совершенно необходимую операцию, которая может привести к счастливому исходу. Будьте здесь к девяти часам, чтобы поддержать Амбруаза, если понадобится.
Герцог кивнул головой:
— Конечно, это единственная наша надежда: наше влияние кончится вместе с жизнью Франциска Второго! А для нас было бы неплохо отправить навстречу коннетаблю прелестный подарок — голову его племянника Конде. Это бы его устрашило, а может, и заставило бы пойти на попятный.
— Да, это было бы весьма убедительно, — поразмыслив, заявил кардинал.
— Но проклятый л’Опиталь всему мешает!
— Если бы вместо его подписи под приговором стояла подпись короля, — продолжал Карл Лотарингский, — все стало бы на свои места! Приговор был бы приведен в исполнение завтра же утром, еще до прибытия Монморанси.
— Это было бы не слишком законно, но вполне реально.
И Карл Лотарингский горячо подхватил:
— Тогда, брат, вам нечего здесь делать, а отдохнуть вам необходимо. Скоро пробьет два часа. Идите! Я попытаю счастья!
— Что вы затеяли? — спросил герцог. — Вы, любезнейший братец, не делайте ничего непоправимого, не посоветовавшись со мной.
— Не беспокойтесь! Если я добьюсь своего, то еще до света разбужу вас, чтобы все уладить!
— В час добрый, — произнес герцог. — Если вы так обещаете, я, пожалуй, пойду, потому что действительно чертовски устал. Но будьте осторожны!
И на сей раз, обратившись к Марии Стюарт, произнес несколько соболезнующих слов и вышел, стараясь ступать как можно тише.
Тем временем кардинал, подсев к столу, снял копию с судебного приговора, встал и направился к постели короля.
Но Мария Стюарт стала перед ним и остановила его жестом.
— Куда вы идете? — тихо и властно спросила она.
— Государыня, необходимо, чтобы король подписал вот эту бумагу…
— Единственное, что необходимо, — это дать покой королю!
— Требуется только его имя на бумаге, и я не стану его больше тревожить.
— Но для этого вам придется его разбудить, а этого я не допущу!.. Притом в таком состоянии он не удержит пера в руке.
— Я подержу перо за него!
Но Мария Стюарт властно оборвала:
— Я уже сказала: я не позволю!
Кардинал был поражен: такого препятствия он никак не предвидел, но тем не менее вкрадчиво продолжал:
— Выслушайте меня, государыня. Тут дело идет о вашей и нашей жизни! Слушайте хорошенько: нужно, чтобы эта бумага была подписана королем до восхода солнца, иначе мы все погибнем!
Но Мария спокойно возразила:
— Это меня не касается.
— Наоборот! Наша гибель — это ваша гибель, поймите же!
— Не все ли мне равно? Ваши честолюбивые расчеты меня не волнуют! У меня один расчет: спасти того, кого я люблю! Мэтр Парэ доверил мне охранять покой короля, и я запрещаю вам его нарушать! Я запрещаю! Пока в короле теплится еще дыхание, я буду оберегать его последний вздох от ваших коварных придворных интриг! Я содействовала укреплению вашей власти, дядюшка, пока Франциск был на ногах, но я готова лишить вас этой власти теперь, когда нужно беречь его покой. И никто в мире ни под каким предлогом не лишит его благодатного отдыха!
— Но если основания столь важны…
— Нет на свете такого предлога, чтобы нарушить сон короля!
— И все-таки нужно! — воскликнул Карл Лотарингский. Ему стало в конце концов досадно тратить столько времени на препирательства со своей юной племянницей. — Интересы государства превыше вашей чувствительности, мне нужна подпись короля незамедлительно, и я ее получу!
— Вы ее не получите, кардинал!
Кардинал сделал еще один шаг к постели короля, и тогда Мария Стюарт стала перед ним вплотную, преграждая дорогу.
Охваченные гневом, королева и министр смотрели друг другу в глаза.
— Я пойду, — глухо бросил Карл Лотарингский.
— И вы осмелитесь поднять руку на меня?!
— Но вы моя племянница!
— Я не ваша племянница! Я ваша королева!
Это было сказано так твердо, с таким достоинством, что подавленный кардинал отступил.
— Да, ваша королева, — повторила Мария, — и если вы посмеете сделать хоть шаг, хоть движение, я тут же позову стражу, и вы, дядя, будете по моему приказу арестованы! Я, королева, обвиню вас в оскорблении величества!
— Какой позор! — пробормотал потрясенный кардинал.
— А кто из нас тому виной?
Огненный взгляд, раздутые ноздри, прерывистое дыхание Марии — все показывало, что она приведет свою угрозу в исполнение.
Но вместе с тем она была так прекрасна, так благородна и в то же время так трогательна, что даже каменное сердце кардинала дрогнуло.
Государственные интересы были сломлены голосом сердца. Кардинал глубоко вздохнул.
— Ну что ж, я подожду, когда он проснется.
— Благодарю вас, — грустно сказала Мария.
— Но лишь только он проснется… — начал было Карл Лотарингский.
— Если он сможет выслушать и отвечать вам, дядюшка, я не стану противиться.
