После того как Барбассон отбросил все места, где они не были вместе, все приключения, в которых янки не участвовал, круг его поисков сузился, ибо он был уверен, что встреча с таинственным незнакомцем произошла не на Цейлоне и не в Нухурмуре. Оставалась только ужасная ночная экспедиция в лагерь тугов, во время которой погиб Барнетт. И тут Барбассона озарило: он слышал этот голос в подземелье пагоды, когда они с Барнеттом узнали о западне, приготовленной Сердару.
Радость от этого открытия была так велика, что Барбассон, подобно Архимеду, едва не выскочил из постели с криком: нашел! нашел!
Однако он сразу увидел, что поторопился торжествовать победу. Моряк совершенно отчетливо помнил, что той ночью говорил предводитель тугов Кишнайя, объясняя своим спутникам, как он решил заманить Сердара в ловушку. Но Кишнайя был повешен в Велуре, значит, и речи быть не могло о том, чтобы он находился во плоти и крови в Нухурмуре, замышляя очередную подлую махинацию, на что был большой мастер.
«Что ж, ясно, мне не докопаться, в чем тут дело, — вздохнул Барбассон. — Ах, Барнетт, Барнетт! Как бы мне пригодился твой светлый ум!»
Не отчаиваясь, со свойственным ему упорством провансалец вновь проанализировал всю цепочку своих рассуждений и в результате этого «кругосветного плавания» вновь с неизбежностью пришел к тому же выводу: именно в развалинах пагоды туг Кишнайя так же странно произнес имя Сердара. В Нухурмуре он услышал ту же интонацию, тот же тембр, тот же голос.
Стало быть, если рассуждать логически, человек из развалин и посетитель Нухурмура в маске — одно и то же лицо, то есть Кишнайя. Но этому противоречили факты, этого не могло быть, ибо Кишнайя повешен!
Такова была вставшая перед Барбассоном дилемма, разрешить ее он не мог.
— Логика может подвести, — повторял он, — если исходить из ложных посылок, тогда как в данном случае они точны и неоспоримы. Не может быть двух, абсолютно похожих голосов. Значит, обманывают факты.
В конце концов, где доказательства, что туг был повешен? Он достаточно ловкий малый, чтобы распространить слух о своей смерти и тем самым застать врасплох противников. Во всяком случае, Барбассон не присутствовал при повешении, не видел его собственными глазами, а значит, не мог основываться на этом факте в своих рассуждениях. Кстати, факт можно было проверить. Если неизвестный — Кишнайя, он сумеет это узнать.
Допустив подобную возможность, Барбассон уже не мог усидеть на месте. Если Кишнайя жив и находится в Нухурмуре, то и принц, и его товарищи, и он сам — погибли, ибо у туга могла быть только одна цель — выдать их англичанам. Быть может, красные мундиры уже окружили пещеры. Жить с такой мыслью хотя бы пять минут было невозможно. И Барбассон принял решение немедленно проверить, кто же такой таинственный незнакомец.
План его был крайне прост, для его выполнения нужна была только определенная сноровка. Принц уступил свою большую гостиную членам совета Семи, которые были так измучены быстрым переходом, что заснули прямо на мягких коврах, покрывавших пол комнаты. Вход в нее закрывали портьеры. Под потолком висела ночная лампа, бросавшая на спящих бледный свет. Барбассон проник в комнату босиком. Все спали глубоким, спокойным сном. Заметив место, где расположился тот, в ком он подозревал Кишнайю, Барбассон тихонько погасил лампу и улегся рядом. Он подождал несколько мгновений, чтобы улеглось первое волнение. Затем взял неизвестного за правую руку, слегка встряхнул ее и произнес свистящим шепотом, зная, что в этом случае узнать голос говорящего практически невозможно:
— Кишнайя! Кишнайя! Ты спишь?
Барбассон с мучительной тревогой ждал пробуждения спящего. Если он ошибся, то просто спросит у неизвестного, не зажечь ли потухшую случайно лампу. Тот, проснувшись, не сразу сообразит, в чем дело. Впрочем, если спящий не Кишнайя, все это было неважно. Провансалец повторил в третий раз:
— Кишнайя, ты спишь?
Вдруг он услышал слова, произнесенные еще более приглушенно, чем говорил он сам:
— Кто меня зовет? Это ты, Дамара?
Волнение, испытанное Барбассоном, было так велико, что он ответил не сразу. У него перехватило горло, он не мог выдавить из себя ни слова. Но молчать было опасно, и, призвав на помощь всю волю, он еле вымолвил:
— Да!
— Неосторожный, не произноси здесь моего имени. Они думают, что я повешен. Если они заподозрят, кто мы, это будет не просто провал нашей миссии, нам не выйти живыми из пещер Нухурмура… Что тебе надо?
— Видишь, — на сей раз уверенно ответил Барбассон, — они погасили лампу, ты не боишься западни?
— Только в этом-то дело? Спи спокойно и дай мне отдохнуть. Никто ничего не подозревает.
— Смотри, ты отвечаешь за на Знаешь, мне что-то не по себе.
— Да, я отвечаю за вас всех… Спокойной ночи, трус, и больше не буди меня.
С этими словами Кишнайя повернулся на другой бок и через несколько минут, задышав ровно и глубоко, крепко заснул.
Барбассон выскользнул из гостиной и поспешил к себе, где сразу же умылся холодной водой. Он задыхался… Кровь с такой силой билась у него в висках, что он испугался, как бы с ним не случился удар. С помощью холодных умываний он несколько успокоился, разумеется, насколько позволяла ситуация.
— Ах-ах, господин Кишнайя, — произнес Барбассон, как только к нему вернулся дар речи, — вам мало того, что вас не повесили, вы с неслыханной дерзостью лезете на рожон, как сказал бы Барнетт — любил он это выражение… Ну что ж, вам придется иметь дело со мной, и на сей раз улизнуть не удастся.
Барбассон решил не посвящать в свои планы ни Нану, ни товарищей. Он задумал приготовить им сюрприз.
Рано утром он вышел на короткую прогулку по берегу озера и вернулся, когда все еще спали, затем начал спокойно готовить удочки. Пока он всей душой предавался этой захватывающей и деликатной операции во внутреннем саду Нухурмура, к нему подошел только что проснувшийся вождь душителей. У туга были свои планы, ему хотелось узнать, что означало поведение европейца накануне, отчего Барбассон так приглядывался к нему. К его великому удивлению, моряк встретил его, лучась любезностью, был с ним донельзя приветлив.
— Салам, бабу! — сказал он туземцу, едва завидев его. — Как вы провели ночь?
«Бабу» называют обычно богатых индусов, принадлежащих к высшим кастам. Поэтому туг был чрезвычайно польщен.
— Салам, сахиб! — ответил он. — Под крышей добрых людей всегда прекрасно спится… Вы рано встаете, сахиб, солнце еще не поднялось.
— Самое лучшее время для рыбной ловли, а раз мы сегодня уезжаем отсюда, я не хочу пропустить последнюю рыбалку. Вам когда-нибудь случалось так развлекаться?
