Значит, она говорит не о нем. Он не мог оставить ей даже крохотный синяк.
Вновь послышались раскаты грома, на этот раз ближе, и девушка ухватилась за них с неистовой торжественностью:
— Разве ты не слышишь? Тор! Бог грома, разгневанный тем, что мы давно не приносили жертву на его алтарь. Скажи это вождям поселения и жителям, они не посмеют тебе возражать…
Гром подобрался ближе, заглушив ее последние слова, и когда раскаты стихли, тени исчезли.
Несколько мгновений Бьярни оставался неподвижным. Он не понял почти ничего из услышанного, кроме того, что Тара хочет отомстить кому-то, кто грубо с ней обошелся, и просит отца о помощи. Так или иначе, она наверняка добьется своего. Он был рад, что речь шла не о нем.
И он направился дальше, пнув камень с дороги и громко выругавшись, чтобы никто не подумал, что он подслушивает, и снова позвал Хунина.
Почти сразу же у выгребной ямы рядом с кухней послышался топот лап, и огромная морда пса уткнулась ему в руку.
— Пойдем, обжора, — сказал Бьярни, взяв его за ошейник, и они направились к Каминному залу.
Опять послышался гром, блеснула молния; буря двигалась к северу и, видимо, подошла совсем близко к поселению, когда они присоединились к остальным гостям, веселой, шумной толпой собравшимся перед Каминным залом. Онунд вышел к ним, и Эса стояла на просторном крыльце, укутанная в складки толстой шерстяной накидки, а ее мать и вся женская половина суетились вокруг нее.
— Останься, пока не пройдет гроза, — сказали вожди Онунду, но тот ответил:
— Нет, похоже, она разразится только к середине ночи. — И, рассмеявшись, притянул к себе Эсу. — А мне надо успеть отвести жену домой.
Эса молчала.
Они отправились в путь, освещая дорогу факелами, они вели невесту домой, распевая песни и немного покачиваясь от выпитого эля. Но в прибрежной и холмистой местности нелегко угадать, быстро ли движется гроза, а Онунд, хотя и бодро держался на своей деревянной ноге, был уже не так проворен, как в дни молодости, когда обе ноги были целы. Он всегда об этом забывал.
Им пришлось поторопиться, и не успели они добраться до края его усадьбы, как разразилась буря с оглушительными раскатами грома, который эхом отдавался в холмах — и бесконечные удары молнии озарили небо. Затем, в порывах ветра, который налетел на них, словно несущаяся во всю прыть лошадь, полил дождь.
Он со свистом ударил им в лицо, потушив факелы. Онунд накинул свой плащ на Эсу, и Бьярни услышал ее смех, резкий и пронзительный, как крик кулика, когда Онунд притянул ее к себе. Впереди, сквозь стену дождя, поблескивали костры поселения, они росли на глазах по мере приближения.
Наконец все ворвались в дом, смеясь и ругаясь, тяжело дыша и насквозь мокрые. Внутри было тепло и светло. Слуги зажгли факелы на стенах, а в очаге посреди зала высоко взвивалось пламя. Принесли последнюю свадебную чашу, и Онунд и Эса выпили из нее вместе, голова к голове, с двух сторон позолоченного кубка, а затем исчезли за тяжелой разноцветной завесой, отделявшей спальню новобрачных, под веселые крики команды «Морской ведьмы» и пожелания родить много сыновей.
Когда они ушли, Бьярни и остальные скинули с себя мокрые плащи и пристроились среди неугомонных собак у огня, запасшись кувшином эля, чтобы весело провести ночь, а гроза бушевала на крыше, и бледно-голубые молнии мелькали сквозь щели в ивовых ставнях.
Бьярни уже засыпал, вытянув ноги к огню, чувствуя теплый бок Хунина, ласково прижавшегося к нему, когда кто-то отдернул завесу на крыльце, защищавшую от бури. Гроза как будто прокралась в зал, и на пороге появились три фигуры, освещенные мерцающими факелами. Собаки вскочили с глухим рычанием, и встревоженная толпа увидела жреца Асмунда с двумя прислужниками-великанами из храма богов, прикрытыми только запачканными кровью кожаными фартуками.
Люди вокруг очага медленно поднялись на ноги, и Бьярни с ними, ухватив Хунина за ошейник. Вокруг него воцарилось безмолвие — островок тишины среди бушующей непогоды. Он смотрел на высокую промокшую фигуру, освещенную огнем, — Асмунд, отец Тары, точнее Асмунд — жрец Высших богов. Он видел расширившиеся зрачки его глаз и пятна слюны на бороде, и понял, что он опять пил священный нектар, который вызывал видения. Он взглянул в эти широко раскрытые глаза, и внезапная мысль пронеслась в его голове, подобно удару молнии; Бьярни понял смысл недавно подслушанного разговора. Они говорили о нем, и Тара вполне могла сама наставить себе синяков. Какой же он глупец, что не подумал об этом…
— Схватить черного пса, — приказал Асмунд. — Тор требует его в жертву! И слуги ринулись вперед, чтобы исполнить приказ.
В то же мгновение Бьярни выпустил ошейник Хунина и дал ему хорошего пинка, крикнув: «Беги!»
Дверь была открыта настежь, и, если бы пес поторопился, он успел бы спастись. Но Хунин растерялся, чуя только, что его хозяин попал в беду, и припал к земле, не понимая, что ему делать, и тут прислужники храма богов набросили на него веревки. Он заметался, как безумный, пытаясь высвободиться, и на его черной морде появился волчий оскал.
— Отпустите его! Освободите мою собаку! — Бьярни набросился на них с ножом в руке.
Все это походило на кошмарный сон.
Его схватили чьи-то руки — руки товарищей, которые гребли с ним бок о бок в двух летних плаваниях, но теперь пытались оттащить его и вырвать нож. Ему кричали не глупить, не призывать на свою голову гнев Повелителя грома.
Тем временем Хунину удалось освободиться, до крови разодрав руку одному из прислужников, но его вновь поймали, и тут Бьярни, вырвавшись из сжимавших его рук, безоружный, бросился в бой. Запах крови ударил ему в голову, и мерцающий огонь факелов заволок глаза красным туманом. Он не замечал толпу, ринувшуюся за ним, и руки, пытавшиеся схватить его, — только лица людей, тащивших Хунина…
Завеса на внутренней двери отдернулась, и появился Онунд, в одной рубашке и штанах, с обнаженным мечом в руке. Его голос зазвучал резко, как взмах бича, заглушив рев толпы:
— Что значит эта драка на моем свадебном пиру?
И все неприглядное действо замерло под затихающие удары грома. Бьярни стоял, задыхаясь в крепких руках Свена Гуннарсона и еще одного члена команды «Морской ведьмы», а Хунин рычал и пытался высвободиться из веревок, которые чуть не задушили его, хотя прислужники ослабили их на мгновение, когда замерли у двери.
— Они забирают моего пса, — сказал Бьярни, переводя дыхание. — Они тащат его в священную рощу.
Но голос Асмунда заглушил его слова:
— Тор Громовержец разгневался за то, что сегодня на его алтаре не было праздничных жертв. Он требует жизнь этого черного пса!
