Мартин молча кивнул. Он прекрасно понял, на что намекает фон Штаупиц, и был благодарен ему за это предостережение. Направляясь вместе со своим старшим братом по ордену к воротам, он расправил затекшие члены. Обернувшись, Мартин увидел, как гаснущий свет солнца отражается в капельках воды на каменных плитах галереи.
Фон Штаупиц остановился перед сплетенным из ивовых прутьев пчелиным ульем в форме колокола, который стоял на каменной плите во внутреннем дворе. От костра, который работники поддерживали с помощью еловых шишек и палой листвы, поднимался густой дым. Штаупиц велел Мартину с помощью веревок поднять улей наверх, на большую старую липу.
— Осторожно, брат Мартинус! — со смехом прокричал главный викарий. — А то смотри, ты их ненароком потревожишь. Из доктора теологии, владеющего классическим греческим, пасечник, как я вижу, выходит никудышный. А древние греки медоносную пчелу почитали. Они ценили ее выше, чем всех своих рабов. Вот так, и подтягивай тихонечко, ласково, словно корову доишь!
И тут фон Штаупиц заметил нож, спрятанный в углублении неровной стены. Должно быть, его оставили здесь ремесленники, что трудились на строительстве монастырской библиотеки. Бережно очистил он зазубренное лезвие.
— В университете, да и потом, ты ведь подробно изучал Священное Писание, верно? — тихо спросил он.
Мартин кивнул, не догадываясь, куда клонит викарий.
— Не всякий может этим похвастаться, но в Виттенберге у тебя будет возможность поговорить о том, что ты читал!
— В Виттенберге?!
Фон Штаупиц взял веревку из рук ошарашенного Мартина и закрепил ее на стволе липы. Похоже было, что в разведении пчел он разбирается прекрасно. Вокруг на траве стояли сосуды для очистки меда, лежали защитные сетки и скребки для чистки сот.
— Напряженная обстановка в эрфуртском конвенте нашего ордена не разрядилась и после твоего возвращения из Рима, брат мой, — сказал он, немного помолчав. — Недовольных очень много. И мне кажется, необходимо, чтобы ты на некоторое время покинул город и… Фон Штаупиц умолк Группа монахов появилась под аркой ворот, соединявших оба внутренних двора. Видимо, они направлялись в церковь. Когда монахи заметили Мартина рядом с главным викарием, лица их омрачились. Фон Штаупиц переждал, пока они не скрылись за дверями, и только тогда продолжил:
— Я посылаю тебя к источнику знаний, или, как сказали бы гуманисты, ad fontes. Монастырь в Виттенберге основан совсем недавно, но его светлость курфюрст Фридрих, которого повсеместно называют Мудрым, простер над нашим орденом оберегающую руку. Он печется также и об университете, который там только что появился. Поверь мне, брат Мартинус: в Виттенберге ты встретишь людей, которые по достоинству оценят твои проповеди.
Мартин поднял голову и посмотрел вперед, — там над головой викария высилась башенка церкви, в которой Мартин столь часто молился об умиротворении своей души. Слова викария звучали разумно, но сомнений Мартина они развеять не могли. Даже паломничество в Рим не даровало ему ответов на вопросы, а ведь он искал их, чтобы жить дальше.
А теперь ему предстояло покинуть славящийся своей ученостью монастырь в Эрфурте, чтобы затеряться в безвестном городишке где-то в Нижней Саксонии. Впрочем, с Виттенбергом Мартин был знаком, потому что во время учебы в университете провел там некоторое время, основательно изучая философию морали. Поэтому он знал, что курфюрст назначает профессоров в основном из числа монахов-августинцев.
— Я неуклонно теряю веру, во время молитвы я ощущаю себя уже полным глупцом, а вы требуете от меня, чтобы я перенес свое несчастье в Виттенберг, — сказал Мартин с оттенком невеселой иронии. — Мне нечего делать там, в миру, ваше преподобие. Путешествие в Рим вполне доказало это.
Фон Штаупиц улыбнулся.
— Твое паломничество еще только начинается, брат Мартинус. И вообще, мы ведь убедительнее всего проповедуем то, чему сами страстно желали бы научиться.
— Если я вызвал ваше неудовольствие, то обещаю работать еще усерднее! Клянусь вам, я буду…
— Еще усерднее? Да ты скоро руки все в кровь сотрешь от своего усердия! Нет, Мартинус, это дело решенное. Господь даровал тебе мятежный ум, но и дары милосердия достались тебе в изобилии. В Виттенберге ты сможешь изменить привычный образ мыслей, и у тебя откроются глаза. А ты ведь именно этого хочешь — или я ошибаюсь? Хочешь что-то изменить?
Мартин не отвечал. Нет, конечно он ничего не хотел менять, он хотел, чтобы Небеса раскрылись перед ним, а их милость была сейчас далека от него как никогда. Готовый разрыдаться, смотрел он на ворон, которых приметил еще прежде, на монастырском кладбище. Они опустились на конек крыши и с любопытством поглядывали вниз, во двор.
В то самое время, когда Мартин собирал свои пожитки и прощался с эрфуртским монастырем, который долгие годы был его приютом, в Риме поднималась вверх, к небесам, тоненькая струйка белого дыма.
Толпы людей, собравшиеся на площадях и улицах, прилегавших к папскому дворцу, в священном трепете пали на колени, зазвучали божественные песнопения. Радостная весть — habemus papam — полетела из одного конца города в другой.
Кардиналы, проведшие несколько дней, как и положено, в строгом уединении, поразительно быстро пришли к общему мнению: после краткого безвластия Рим обрел нового Папу.
В соборе, воздвигнутом в честь святого апостола Петра, золотая тиара уже очень скоро очутилась на некой большой лысой голове. Голова эта принадлежала человеку, глаза которого безучастно, почти холодно, наблюдали за церемонией. Пальцы его барабанили по украшенным роскошной резьбой, обильно покрытым листовым золотом подлокотникам трона, сидя на котором ему отныне предстояло вершить судьбы христианского мира. В качестве атрибута власти, которую получал он вместе с этой должностью, ему был вручен увесистый шар из чистого золота, олицетворявший Землю. Человек нехотя оторвал дрожащие руки от подлокотников трона, чтобы принять вожделенный символ.
— Кардинал Джованни Медичи, мы объявляем тебя папой Львом X, епископом Рима и наместником Бога на земле… — Торжественный голос плыл сквозь пряные волны ладана, которые поднимались ввысь из целого моря тихо позванивающих сосудов. — …последователем святого Петра и священным главой Римско-Католической Церкви.
Папа поднял голову. Бархатная улыбка появилась на его губах.
Городок Виттенберг в Саксонии раскинулся на самом берегу Эльбы. Мощные стены и наполненные водой рвы кольцом окружали улицы и площади. Одиннадцать сторожевых башен, хорошо заметных путнику уже издали, высились над крышами домов и церквей подобно каменным копьям.
