– Бывать и впрямь доводилось, только в гишпанских землях, – подтвердил я, но тут же уточнил: – За веру православную пострадал. Очень уж хотел король тамошний, Филиппом его кличут, чтоб я в латиняне перекрестился. За это и земли сулил, и злато, и чин при дворе немалый.
– Ну а ты что же? – лениво осведомился царь.
– А я отказался. Нешто можно веру на злато поменять? Такого греха господь нипочем не простит. Вот и довелось претерпеть.
– Хуже чем у нас? – уточнил Иоанн.
– Бог миловал, как тут пытают, я не ведаю, а там… – Я набрал в грудь побольше воздуха и приступил к подробному описанию пыток.
Ох, как трудно врать с похмелья, если б кто знал. Хорошо, что голова, убоявшись грозящей ей некой хирургической операции по отделению от туловища, начала выдавать на-гора. Снова пригодилась начитанность. Если когда-нибудь каким-то чудом попаду домой, первым делом разыщу портрет Шарля де Костера, закажу для него рамочку и каждую неделю буду зажигать перед ним лампадку. И свечей в церкви наставлю за упокой его души. Много-много. Целый пучок, а то и два. В тот день, если бы не его «Легенда об Уленшпигеле», я бы точно засыпался, а так даже Малюта и тот заслушался. Про самого царя не говорю – тот чуть слюну не пустил. Лишь под конец, встрепенувшись, перебил меня и ехидненько протянул:
– Славно сказываешь, славно… А что ж про наших катов молчишь? Али мне с тебя силком каждое словцо вытягивать? Оно, конечно, нам и без тебя кой-что ведомо – знакомец твой сказывал, – да не все. Ты как, не желаешь с ним поцеловаться, по христианскому обычаю? Чай, долгонько не видалися. – И небрежно кивнул на неподвижно повисшую на дыбе человеческую фигуру.
Разглядеть лицо в полумраке – дело трудное, а когда оно залито кровью – безнадежное. Как я ни вглядывался – ничего не припоминалось. Разве что частые мелкие ямки на щеках – не иначе как переболел оспой. Только благодаря им у меня в голове забрезжило что-то смутно-далекое, словно и не со мной…
Чем хорошо похмелье, так это заторможенной реакцией. Узнай я его сразу – шарахнулся бы от ужаса, а тут, даже когда до меня дошло, что висит не кто иной, как подьячий Митрошка Рябой, я еще не осознал всей катастрофы. И чуть погодя, когда уже прикинул, во что может обойтись мое участие в липовом сватовстве, мысль о предстоящих муках не испугала так сильно, как могла бы. Хотя скрывать не стану – в груди все равно что-то екнуло. Но, призвав на помощь всю свою выдержку, я твердо заявил:
– То ли с глазами худо, то ли запамятовал, но не признаю я этого человека.
– Ты еще про парсуну ему сказывал, – елейным голосом напомнил Иоанн.
– С царской невестой, – уточнил неугомонный Малюта.
Выходит, раскололся подьячий. Плохо. Или нет – это было плохо, а сейчас совсем хана. Эдакий северный зверь по имени песец – иначе и не скажешь. А еще хуже то, что и с ответом не помедлишь, иначе сразу заподозрят, что соврал. Ой, головушка ты моя, думай быстрее, иначе…
– Так вот это кто… – протянул я и… радостно заулыбался, надеясь, что получается не очень фальшиво. – И впрямь знакомец. Было дело, встречались мы с ним. Умен у тебя сей подьячий и татей славно вылавливает. Со мной, правда, промашку дал, да оно и конь, хоть о четырех ногах, но тоже спотыкается, а уж человек…
– Ты о невесте нашей сказывай, – нетерпеливо перебил Иоанн и зло усмехнулся. – Али вовсе не было невесты, ась?
– Как не быть, была, – сокрушенно вздохнул я и… рухнул на колеи. – Прости, царь-батюшка, но не решился я к тебе с худом идти. Парсуна сия и ныне целехонька – держу как память, а вот той, кто на ней нарисован, увы, в живых уж нет. Когда первый раз тати на меня напали… то близ Ведьминого ручья было, – вовремя пришла мне на ум догадка сплести воедино спасение княжны и свою версию, – я чуть ли не год в беспамятстве провалялся. После отошел да снова в Москву засобирался. И опять на меня тати в дороге налетели. Вот и знакомец этот подтвердить может. Словом, когда я сюда прибыл, то, прежде чем идти к тебе, зашел к знакомым купцам. Хотел узнать, что в Англии новенького. От них и сведал, что, покамест я добирался, почила красавица герцогиня Элизабет Тейлор от тяжкой болезни. Проверить тоже легко – об том мне поведал Томас Бентам, можно спросить его.
Я и сам удивился, как лихо приплел англичанина, которого спросить было невозможно – он задохнулся в своем каменном подвале во время прошлогоднего пожара.
– А уж у кого он сам услыхал, спросить не догадался, – на всякий случай добавил я и обескураженно развел руками. – Теперь сам посуди, государь, с чем мне было идти к тебе?
– А пошто ж мне Дженкинсон об ей ни полсловцом не поведал? – усомнился царь. – Ни о том, что сполнил мое порученье тайное, ни о смерти оной девицы? Он ведь вовсе напротив мне сказывал… Хм…
Мамочка моя, если б я еще знал, кто такой этот Дженкинсон и какого черта он должен был поведать Иоанну. Или царь как раз и поручил именно ему сыскать в Англии невесту? А когда? И что сейчас мне ляпнуть, чтобы пришлось в масть? Но тут судьба криво усмехнулась, и Иоанн сам ответил на свои вопросы.
– Хотя да, она ж к тому времени богу душу отдала, потому он о ней и промолчал. Решил, поди, что и без него давно меня известили. А вторую он не сыскал. Тогда понятно. Ну а парсуну куда дел? – недоверчиво уточнил царь.
Я молча сунул руку за пазуху. По счастью, после возвращения с поля я так и не удосужился снять медальон – все было как-то не до того. Теперь он мне пригодился.
Однако достать мне его не дали – двое тут же сноровисто схватили за руки, а третий бесцеремонно запустил руку мне под рубаху, извлекая неведомую кинокрасавицу. Снимал он ее тоже не деликатничая – чуть ухо мне цепочкой не ободрал.
– Эвон кака справная, – сожалеючи протянул Иоанн. – Дебела, пышна, ликом бела, губами червлена…
«Ему еще осталось добавить, что зельной красотою лепа, бровьми союзна, телом изобильна, и тогда уже будет вообще копия пьесы Булгакова [17], – мрачно подумал я. – Ишь как разобрало, чуть слюной не исходит».
Наконец царь оторвал взгляд от парсуны и вновь устремил его на меня.
– Стало быть, худо ты повеление своей королевны сполнил, – задумчиво протянул он. – Покарать бы тебя за это надобно…
Да сколько ж можно?! Третья пыточная уже, и все по недоразумению. Кошмар! Хотя нет. Тут как раз следствие моей собственной трепотни, которая вытащила из одной беды, но зато сунула в другую, куда хлеще.
– Худо, государь, – согласился я. – Но и тут как поглядеть. Может, то господь над тобой смилостивился, потому и решил меня приостановить.
– Надо мной?! – несказанно удивился Иоанн и озадаченно уставился на меня.
– Над тобой, – подтвердил я. – Сам посуди, что было бы, коли я явился бы к тебе пораньше, еще не зная о ее смерти. Ты бы уже к сей красавице сердцем прикипел, ан глядь, а ее ангелы прибрали. Сызнова тебе печаль. Вот всевышний и не допустил меня к тебя раньше времени.
– Ишь как ловко вывернулся, – подивился царь. – Теперь я уж и не знаю, казнить тебя али помиловать. А пошто опосля не объявился, когда одежонкой разжился?
– И тут посчитал, что рано. Оказывается, непригоден я к вашему бою. В наших землях все больше на шпагах бьются, а саблей – совсем иное. Секиры тоже другие. Про луки я и вовсе молчу – богатыри тебе служат, как есть богатыри. Первый раз, когда тетиву натягивал, упарился совсем. Пришлось переучиваться, а на это время надобно.
– Да ты не токмо этому у нас обучался, – недовольно заметил Иоанн, встав передо мной вплотную и тут же отвернув лицо. – Эва, как несет. – И полюбопытствовал с коварной усмешкой на лице: – Небось жажда мучит, ась?
– От глотка студеной водицы и впрямь бы не отказался, – вздохнул я. – Ежели дозволишь, государь…
– Чай, не в Ливонии нищей, – снова перебил он. – Пошто водицы? Медку поднесу. Да не глоток, а полну чашу. Заодно и сам с тобой изопью. Ну-ка, кто там!
Иоанн повелительно хлопнул в ладоши, и из мрака пыточной вынырнула еще одна приземистая фигура, которая даже не подошла – подплыла к нам, держа в руках два серебряных кубка. Когда фигура приблизилась, мне вновь почудилось в ней что-то знакомое.
